Русский характер

 

Национальный характер, как ни странно, вещь довольно переменчивая.

Римляне времен Пунических войн и войн гражданских двумя столетиями позже, кажутся двумя совершенно разными народами.

Современные немцы совсем уже не тот народ, что всего полвека назад громко требовал жизненного пространства и грозил дальним и ближним соседям тотальным уничтожением. Трудно узнать в сегодняшнем политкорректном и придавленном виноватостью немце нахальную арийскую бестию, презирающую унтерменшей.

Китай, похоже, очнулся от тысячелетней дремоты и становится мобильным и предприимчивым. Сегодняшний китаец больше напоминает европейца вековой давности, поклоняющегося техническому прогрессу и эффективному менеджменту. Невозмутимость китайского мандарина ушла в прошлое, и явно уже навсегда, уступив место экспансивности, напоминающей в чем-то латиноамериканскую. Китаец даже распрямился и за последние сорок лет вырос в среднем на 10 сантиметров.

Американцы после вековой вылазки в геополитику уже вспоминают про присущий им изоляционизм и все явственнее демонстрируют намерение возвратиться домой. Конечно, сильны еще имперские амбиции, но уже зреют болезненные проблемы на юге и западе страны, и скоро американцам станет не до внешнего мира. Их легионы, сейчас расквартированные по всему Pax Americana, вернутся, как когда-то римские, на родную землю. Америка снова займется реальным делом, а не спекуляциями на рынках ценных бумаг, и американский характер вновь обретет свои исконные и завидные черты – предприимчивость и трудолюбие.  

Русский характер, похоже, практически не изменился за последние столетия.

Больше того, он вообще не менялся за обозримый исторический период, начиная с до-рюриковских времен, невзирая на войны, нашествия, смены династий, систем правления и устройства общества.

Русский тип человека это совсем не то, чем считает его интеллигенция, и даже не то, что пытается сделать из него власть, и уж совсем не то, каким он видится и сам представляется за рубежом. Набор характерных черт этого человека хотелось бы описать с максимальной детальностью и полнотой.

Автор не принадлежит к интеллигенции, не является иностранцем и никогда не числился в начальниках.

Поэтому есть шанс, что это будет беспристрастный и в чем-то даже нелицеприятный перечень основных составляющих русского национального характера, каким он видится, если можно так выразиться, инсайдеру, из гущи народа.

 

Климат

 

Характер русского человека во многом предопределен климатическими условиями, в которых формировалась русская нация. Непредсказуемый, переменчивый и суровый климат  северо-востока европейского континента наложил неизгладимый отпечаток на наших предков и наверняка сохранится в наших потомках. Жизнь в столь неблагоприятном для человека климате, конечно, закаливает, но, в то же время, делает очень опасным любое ухудшение его социального статуса. Там, где в более благодатном климате, неудачник в худшем случае оказывается в бидонвиле или фавеле, русский человек обречен на смерть в условиях беспощадно долгой русской зимы.

Несправедливость социального устройства в мягком климате радикализирует  не в такой резкой степени, как в наших жестоких условиях, когда потерявший жилье или работу человек сразу же ставится на грань физического выживания. И от попадания за эту грань не застрахован практически никто. Страшная судьба всесильного временщика Меншикова, испытавшего смертные муки голода и холода в Березове, служит вечным напоминанием изменчивости русской судьбы.

Передать на словах человеку, не знающему русского холода, что это такое, не представляется возможным: для этого нужно попасть под его воздействие, и попасть не в комфортную обстановку русской избы с погребом заготовок и амбаром припасов, а лицом к лицу с самой природой. 

Понять хотя бы приблизительно, как действует постоянный, изматывающий холод русской зимы на непривычного к ней человека, можно из следующих двух сообщений.

 Немецкий участник декабрьских боев 1941-го года под Москвой рассказывает следующий случай. На его глазах, танкист получил на морозе миску кипящего супа из походной кухни. Но пока он искал по многочисленным карманам ложку, суп покрылся ледяной коркой и стал несъедобен. Немец остался голоден, и это не самое худшее, что с ним потом случилось.  

А вот как описывает поведение русского и немецкого солдата военврач 276-ой дивизии вермахта: «Русский чувствует себя в лесу как дома. Дайте ему топор и нож, и через несколько часов он смастерит себе что угодно – сани, носилки, шалаш… сделает печку из пары старых канистр. Наши же солдаты стоят (на морозе) с несчастным видом и жгут драгоценный бензин, чтобы согреться….»

Кончилось это многочисленными случаями обморожения у солдат вермахта, чего у русских практически не было.

 Немецкие военные называли ордена, полученные за зимнюю кампанию 1941-го года, Gefrierfleisch Orden (Орден Мороженого Мяса), и винили в огромных потерях под Москвой известный «Стоп-приказ» фюрера, запрещавший любой отвод войск. Но, как ни странно, Гитлер в данном случае был прав – он понял, чем грозит это отступление по открытому ветрам, заснеженному русскому пространству. Скорее всего, повторилась бы катастрофа наполеоновской армии (только в еще более крупных масштабах), и война закончилась бы уже в 1942-ом году. Поэтому Гитлер и требовал от генералов стоять на тех позициях, где их застигло  русское контрнаступление, и строить оборону у войсковых пекарен, русских изб и вообще любых отапливаемых объектов.

Нужно сразу сказать, что русские и иностранцы воспринимают морозы в России по-разному. Понятно, что у Коленкура ( в 1812 году) и у Гудериана ( в 1941) были дополнительные причины усилить воздействие русских морозов соответственно на французские и германские войска – это был аргумент в оправдание военного поражения. Однако на самом деле особых холодов ни во время нашествия «двунадесяти языков», ни в 1941 году не было – обычные русские зимы, которые и сейчас случаются сплошь и рядом.

Интересно в этом смысле сравнить два дневника, описывающих одни и те же дни – это дневниковые записи французского посла в Петербурге Мориса Палеолога и дневник последнего императора Николая. И тот, и другой, описывая события, упоминали погоду, причем, Николай Второй это делал практически каждый день. Соотнося дни, которые Палеолог снабжал замечанием о страшном холоде, с записями императора об этих же днях ( там же, в Петрограде, куда он наезжал из могилевской ставки) можно убедиться, что Николай не ощущал особого холода и даже не отказывался в эти дни от полуторачасовых прогулок на  морозе.

В один из таких холодных ( по мнению иностранцев ) дней по заснеженному Петрограду прогуливались два посла: английский Д. Бьюкенен и французский М. Палеолог. Напротив особняка балерины Кшесинской они увидели, как солдаты разгружают страшно дефицитный в то время уголь. Бьюкенен просто вскипел, поскольку в здании его посольства было очень холодно, а достать угля для парового отопления никак не удавалось. Но Палеолог успокоил его, напомнив, что Кшесинская имеет некоторое преимущество перед послом Британской Империи, поскольку оказывает дому Романовых (мужской его части) ценные услуги. И оба, обреченно пожав плечами, вернулись после прогулки в свои плохо отапливаемые посольства.

А русский император даже в самую суровую зиму часто сам колол дрова для кухни, и вносил тем самым  посильную лепту в отопление дворца. Видимо, в каждом русском уже на генетическом уровне хранится программа активного противодействия холоду. В этом отношении последний царь был истинно русским человеком. Поговорка «Хороший псарь, да никудышный царь» придумана задолго до Николая Второго, но к нему применима полностью.

Столь суровый климат страны определил и самую главную материальную ценность для ее населения – жилище.

 

Жилище

 

Еще Пушкин в его «Путешествии из Москвы в Петербург» отмечал: «В России без жилища нельзя. Даже нищий, уходя на сторону побираться, оставляет за собою избу…»

Действительно, если оставить за скобками немногочисленное племя сегодняшний бомжей, у каждого россиянина есть какое-нибудь место жительства.

Вопрос лишь в том, что эти жилища всегда шокирующее отличаются одно от другого. Именно жилищные условия в России лучше всего иллюстрируют социальное положение и достаток россиянина. Подавляющая часть населения страны всегда жила в стесненных условиях. Если для живущих в мягком климате постройка более просторного жилища является лишь вопросом приобретения строительных материалов и оплаты работы строителей, то для русского человека размер жилища зависит в первую очередь от возможности его отапливать. А это труд несравнимый с самим строительством: стройка когда-нибудь да оканчивается, а отапливать жилище в нашем климате необходимо всегда. Любая властная надстройка вынуждена облагать население в дополнение ко всем иным налогом еще и своеобразной данью топливом, что усиливает эксплуатацию. Понятно, что трудность и дороговизна отопления приводит к тому, что подавляющая часть населения вынуждена ограничивать свое жилище в размерах, иначе его не протопишь.

Вторая причина стесненности проживания русского народа заключается в периодическом разрушении жилого фонда страны в результате вторжения иноземцев, гражданских конфликтов и бунтов, которые всегда сопровождаются поджогами и разрушениями. Поскольку все конфликты и войны на территории России обычно (причина будет показана ниже) проходят с необыкновенной яростью обеих сторон, то жилой фонд в районе боев практически полностью  уничтожается.

Интересно сравнение боевых действий на западном фронте на территории самой Германии (1944-45г.г) и на восточном фронте в Сталинградской битве ( 1942-43г.г.).

 Чувствуя угрозу своим жилищам от военных действий, немцы западных областей заставляли гауляйтеров сдавать без боя целые города и области, даже хорошо укрепленные. Никакие угрозы военного руководства и призывы Геббельса к активному сопротивлению врагу ничего не могли изменить: как только на городских окраинах появлялись союзники, горожане вывешивали белые флаги. Эсэсовцы казнили уличенных капитулянтов, но даже самые жестокие меры ничего не могли изменить: немцы ценили свои жилища дороже фатерлянда.

В Сталинграде же немцы сначала полностью разрушили центр  города, а потом, когда до Паулюса дошло, что зимовать огромной 6-ой армии придется среди холодной русской степи, он потребовал от своих солдат без необходимости не разрушать жилой фонд оставшейся части города. Это была южная часть Сталинграда, сплошь застроенная частными деревянными домами, с автономным печным отоплением. По свидетельству очевидцев-сталинградцев, оставшихся в зоне боев, немцы в преддверии зимы старались не разрушать домов, в которых, кстати, сами же и ночевали, не бомбить их, и даже в боях на улицах старались не применять гранаты, чтобы не поджечь деревянные дома. Командиры отделений раздавали по одной-две гранаты своим солдатам, с напутствием применять их в самом крайнем случае.

Даже в смертельных сражениях они проявляли свойственную немцам вообще расчетливость.

А вот как советовал воевать в городе командарм Чуйков: «…  Врывайся в дом вдвоем – ты да граната; оба будьте одеты легко – ты без вещмешка, граната без рубашки. Проходи весь дом опять же с гранатой – она впереди, ты следом. (…) В каждый угол комнаты гранату и вперед! Другая комната – гранату! Поворот – опять гранату! (…) Действуй злее гранатой, ножом и лопатой!»

Понятно, что такая тактика боя очень даже отразится на жилом фонде города, которому не повезло стать ареной ожесточенных боев.  

Ни в Америке, ни в Европе боевые действия никогда не приводят к столь массовым разрушениям жилищ, поэтому там жилой фонд стареет в естественные сроки, и заменяется новым жильем планомерно и дозировано.

 В России же приходится в авральном порядке восстанавливать тотально разрушенное жилье, поэтому, как правило, жертвуют его качеством и размером. Именно эта причина заставила в послевоенные годы строить узкие клетушки, так называемые «хрущобы», в которых, кстати, до сих пор проживает большая часть населения страны.

Наконец, еще одна причина дефицита жилья в России заключается в огромной разнице доходов, которые население могло бы направить на улучшение жилищных условий. В разных регионах доходы населения различаются порою на порядок, поэтому, естественно, сильно различается и возможность властей по строительству муниципального жилья. Соотношение годовых бюджетов Москвы и, например, Волгограда, составляет один к ста!!! Это означает, что москвич имеет многократно большую возможность улучшить свои жилищные условия. Если бы доходы распределялись более равномерно, то живущие в нечеловечески стесненных условиях провинциалы тоже имели бы шанс их улучшить. Чуть переиначивая изречение Монтескье, можно с уверенностью сказать, что «каждый новый роскошный замок (на Рублевке) означает еще одну обобранную до нитки область».

 Еще в большей степени различаются условия проживания у людей разного достатка, и эта разница постоянно бросается в глаза тем, кто обитает в худших условиях. Остальные атрибуты благосостояния не так заметны, да и скрыть их можно, а вот размах жилища не скроешь.

Соотношение стоимости огромного коттеджа в центре и домишки на рабочей окраине может составлять десятки раз. Жалкие трущобы, в которых обитает подавляющая часть населения, это оборотная сторона тех замков, что построили себе чиновники и дельцы на «рублевках».

В этом, кстати, заключается и причина отсутствия в России среднего класса, без которого невозможен стабильный режим в государстве.

Вот это стесненное существование большей части населения из поколения в поколение не может не вызывать скрытого озлобления, которое прорывается наружу при социальных катаклизмах.

Любое социальное потрясение у нас сопровождается обязательным перераспределением жилья. В 1917-ом году население городов  в первую очередь бросилось делить просторные барские покои на клетушки и потом долго осваивало захваченные «метры» в чаду керосинок на общих кухнях и ежедневных скандалов по вопросу уборки мест общего пользования. Квартирный вопрос, по меткому замечанию Воланда, испортил наших людей, и процесс этот продолжается.

 Начиная с 90-х годов, в ходе очередного криминального перераспределения жилья, значительное число россиян потеряло  квартиры  и, соответственно, гражданский статус (поскольку голосовать можно лишь при наличии прописки). В дополнение к этому за последнее десятилетие во много раз выросла квартплата и стоимость коммунальных услуг, что заставило большое число горожан продать квартиры и перебраться в небольшие частные дома в селе, а то и вовсе на дачи. Жизнь в подобных условиях больше похожа на выживание и тоже не способствует развитию добрых начал в человеке.

Ограниченность жилища русского человека изнутри особенно заметна на фоне открытого и безграничного пространства снаружи, где ровный и спокойный ландшафт восточно-европейской равнины  прорезывается широкими лентами рек. Постоянный, изо дня в день переход из состояния заключенного в камере в состояние свободного человека, наложил свой отпечаток на переменчивость характера русского человека. Это же вечное противоречие между стремлением к расширению среды обитания и вынужденным опасением потерять единственный отапливаемый уголок усиливается еще и воздействием на человека резко-континентального климата с его невероятными колебаниями летне-зимних температур. В изнуряющую июльскую жару просто не верится, что через полгода придется жить в мучительных условиях всепроникающего холода. Причем, если к жаре еще можно как-то привыкнуть, соорудив навес для тени, то к холоду привыкнуть невозможно в принципе. Противоречивостью  и способностью к резкой изменчивости в своем характере русские во многом обязаны климатическим особенностям их среды обитания.

Это качество становится особенно заметно в узловые моменты русской истории.

Похвальную оценку миролюбия русского народа и его терпимость в отношении стесненных жилищных условий высказал  двести лет назад маркиз Де Линь. Обманчиво пасторальный русский пейзаж, видимо, вдохновил маркиза на следующий пассаж: «В России хижины существуют бок о бок с дворцами, и, как ни странно, обитатели хижин не боятся обитателей дворцов». Действительно, не боятся, но яростно завидуют тем и ненавидят их,  и в любой подходящий момент готовы вышвырнуть обитателей дворцов и из их роскошных покоев и из жизни вообще. Иногда создается впечатление, что в России всегда жило два очень непохожих друг на друга народа.

 

Два народа

По сути, это два разных народа, две касты, в которых переход из одной в другую намеренно затруднен.

Это не преувеличение, поскольку даже в цифровом выражении в России число чиновников, выборных начальников и руководящих работников в сфере бизнеса и торговли составляет, по разным оценкам, от 8 до 10 миллионов человек – население средней европейской страны. Тащить на себе такой балласт не всякой нации под силу.

Деление населения страны на два народа, отмечалось иностранными наблюдателями еще в раннем средневековье, и оно сохраняется в России при любом режиме. Арабский путешественник так описывал взаимоотношение двух частей русского народа: « …сами Русы не работают на пашнях, а питаются лишь тем, что берут из земли Славян… Они ходят к славянам и насильно берут у них на свое содержание…»

Властная надстройка в России всегда выступает в роли тех средневековых «руссов», а основная масса населения обреченно принимает на себя роль «славян».  Когда современный милицейский или налоговый начальник посылает своих подчиненных «потрясти» ларечников и киоскеров на предмет даровой выпивки и еды, будьте уверены – это все та же модель взаимоотношений, подмеченная иностранцами.  Отношение русской элиты к русскому же народу иногда напоминает отношение спартанцев к илотам, которых они время от времени вырезали.

И хотя эти две касты построены, в основном, на социальном статусе их обладателя, они отличаются и по этническому признаку. Верхушка российской власти обычно значительно более полиэтнична и в разные времена в ней доминировали скандинавы, татары, немцы,  кавказцы, евреи. В низах населения наблюдается больше однородности, к славянам относится более 80% населения страны. Попытки отнять власть у этнически чуждых «руссов» предпринимались славянами неоднократно, но всегда безуспешно. Интересно, что все три известные и наиболее грозные попытки сокрушить властвующий режим, предпринятые народом России в разные века, инициировались населением его окраин, в основном, казаками, а не населением центра страны.

Дело в том, что российские власти всегда старались создать в центре страны более приемлемые условия для проживания населения. Собственно, только на это у них и хватает сил и умения в российских условиях жестко централизованного государства. Еще Троцкий отмечал, что в России «всегда проще создать избыток немногим, чем снабдить необходимым многих». В столицах власти создают своеобразную витрину, и не только потому, что сами они и их семьи там проживают, но и потому, что там концентрируются и иностранцы, перед которыми наши власти не хотят терять лицо. Поэтому жизнь в центре страны еще как-то терпима, а все, вытесненные на окраины, были представлены собственной участи и выживали, как могли.

 В те же казаки, например, уходили наиболее свободолюбивые и воинственные  представители русского народа со времен послемонгольского вакуума на окраинах государства. Они принимали к себе всех, кто имел смелость бежать от притеснений властей и хозяев в самой России на ее более свободные окраины. «С Дона выдачи нет!» - гордо отвечали царским послам казаки той эпохи.   Разин, Болотников и Пугачев поднимали эту воинственную и всегда готовую к возмущению и военным действиям массу против центральных властей, но так и не добились успеха. Хотя борьба во всех этих случаях была решительной и кровавой.

Интересно, что жестокость к представителям противоположного лагеря, проявленная сторонами в этих конфликтах, проявлялась по-разному: если власть уничтожала бунтовщиков систематически, по-немецки «разумно», то бунтовщики действовали бессистемно, чаще всего под влиянием эмоций – то милуя явных врагов, то вешая безобидных дворянских детей. Этот основополагающий принцип, определяющий жизнь по разуму или по велению сердца, также разделяет две касты русского народа. Поэтому для «разумной» власти жизнь в этой стране больше напоминает комедию, а для живущего эмоциями населения – это нескончаемая трагедия.

Эти две половинки народа живут в совершенно разных материальных и культурных мирах и мало где соприкасаются.

Определяющим для этих двух миров является вопрос материальный. По неравенству доходов Россия всегда обгоняла остальное человечество. Так было и при дворянах, шокировавших иностранцев своей роскошной жизнью в Ницце, так было, и когда в Куршевеле Прохоров закатывал свои публичные «вечеринки». В СССР также существовала огромная разница между доходами в верхах и в низах общества, правда, не всегда это выражалось именно в деньгах – больше в льготах и привилегиях.

При царях-батюшках соотношение доходов всегда было довольно взрывоопасным. Вересаев в описании русско-японской войны приводит зарплаты солдата, медсестры и генерала. Они составляли соответственно 50 копеек в месяц, сто рублей и пять тысяч, то есть, генерал получал в несколько тысяч раз больше солдата, и оба об этом знали. Неудивительно, что та война привела к первой русской революции.   

Соотношение сегодняшних зарплат людей при власти и простого народа еще более нелепо и опасно. Только задекларированные доходы семьи мэра Москвы Лужкова  и доходы среднего российского пенсионера различаются в полмиллиона раз.

Нетрудно предсказать, чем кончится подобное неравенство в самом близком будущем.

Удивительно, насколько часто власть в России повторяет одни и те же ошибки.

Если Западу для обуздания алчности властей достаточно было одной прививки якобинского террора, то для России действия подобных, даже еще более болезненных прививок заканчивается одним-двумя поколениями властной элиты, помнящей реалии русского бунта.

Лучше и короче всего эти реалии передает следующий рассказ. Он принадлежит Марии Бок,  дочери реформатора П. Столыпина, наблюдавшей воочию эту необъяснимую и страшную страсть народа к уничтожению: «…Крестьяне жгут имения помещиков, уничтожают все, что попадается им под руку: библиотеки, картины, фарфор, старинную мебель и даже скот и урожай. (…) Рубят в щепки, топчут ногами, ломают и рвут все, что владельцы, в надежде спасти хоть крохи своего имущества, выносят из горящих домов».

Казалось бы, очень запоминающаяся картина, тем не менее, новые поколения русской элиты точно так же восстанавливают против себя народ и получают тот же результат, что и их предки. Очередной бунт и революция происходит для них так же неожиданно и застает их неподготовленными. Главная причина вечной неподготовленности элиты к возмущению народа заключается в том, что власти в России живут в информационном вакууме относительно реального состояния общества. Вот характерный пример дезинформированности верхов русского общества накануне революции 1917 года. 

Любимая фрейлина  последней царицы Лили Ден пишет в своих мемуарах через десять лет после революции: «Никогда еще крестьяне не были так богаты, как во время Великой войны. Ни о каком недовольстве в провинции не было и речи. Жены получали большие пособия за мужей, да и сами могли без труда заработать лишние деньги. Каждый парень щеголял в лакированных сапогах, а девушка имела возможность наряжаться…» Это она описывает время, когда в солдаты загребали уже 16-ый миллион мужиков, оставляя деревню без рабочих рук, и полтора миллиона вернувшихся из госпиталей ампутантов в отчаянии нищеты  мыкались по стране! Просто невероятная оторванность от реальной жизни народа – эта элита действительно жила в другом мире.  

Сама же Александра Федоровна до самого февраля 1917-го с торжеством демонстрировала пессимистам вороха телеграмм из глубин России, славящих ее как «надежу народа русскаго». Понятно, она не знала, что это министр внутренних дел А. Протопопов распорядился тайком, чтобы подведомственные ему люди на местах слали подобные восторженные телеграммы как бы от имени простых обывателей. Но полной дезинформации власти он, таким образом, добился. Поэтому февральский хлебный бунт стал столь неожиданным  ударом для власти.

Александра Федоровна так до своего печального конца и считала, что «будь погода похолодней, эти гадкие мальчишки и девчонки не бузили  бы в хлебных очередях, а сидели по домам. И никакой революции не было бы…»

Чем-то все это напоминает сегодняшние заклинания властей относительно того, что лимит революций в России исчерпан. Вообще нынешняя «элита» удивительно напоминает элиту предреволюционную, царскую. Наверное, поэтому Путин так любит встречаться с иностранными коронованными особами, а среди его министров и региональных руководителей есть почти точные копии протопоповых, бадмаевых, хвостовых, мясоедовых и сухомлиновых.

Эти совпадения связаны с критериями отбора во власть, которые в России существуют неизменно уже сотни лет – с тех пор, как государство стало излишне огромным и, поэтому, жестко централизованным.

 Власть почти всегда ( за исключением редких случаев, когда стране угрожает гибель) вбирает в себя все худшее по человеческим качествам. Это вполне объяснимо, и главной причиной столь странного выбора является его критерий.

Если исходить даже из простейшей логики, то основным критерием отбора элиты государства должна быть полезность избранников для общества, но в России именно этот критерий никогда не принимается во внимание. Полезность понимается лишь в отношении самой власти, той замкнутой корпорации («руссов»), к которой принадлежат начальствующие лица. Или группе лиц, состоящих при власти или промышленном или финансовом ресурсе.

Центральная власть рекрутирует с мест в первую очередь тех, кто делом доказал свою способность исполнять любые приказы начальства. То есть, местный чиновник, чтобы быть приглашенным в Москву, по сути, должен выжимать все соки из вверенной ему провинции, не заботясь о местном населении. Поэтому практически никто из чиновников не возвращается – в случае успешной карьеры – в родные места.

Умные и порядочные в российской элите надолго не задерживаются – пример Столыпина тому порукой: последний год своей жизни он был бельмом в глазу и двора, и царской семейки. Только в России блистательный Троцкий может проиграть выдающейся посредственности, окруженной стаей тонкошеих «вождей», раболепно прислуживающих «Хозяину».

Таким образом, власть сама осуществляет отбор, благодаря которому на всех ее этажах легче всего закрепляются холопы, живущие по принципу «Чего изволит начальство?»  Это холопское отношение к вышестоящему, готовность выполнить любое начальственное указание, всегда отличало русских чиновников и власть в целом. Но эта подчеркнутая подобострастность легко сменяется враждебностью и предательством, как только кресло под начальством зашатается. Примеры подобной переменчивости ( в общем, свойственной всему русскому народу, но власти особенно) русская элита демонстрирует на самом высоком уровне. Генерал Алексеев, будущий создатель Добровольческой Армии, выбился в начальники Генерального штаба при Николае Втором из самых низов общества. Но он же сыграл чуть ли не главную роль в целенаправленных усилиях убедить последнего царя – своего благодетеля - отказаться от престола. Поразительно двулично вел себя этот военачальник перед приехавшими арестовывать Николая депутатами: «Генерал Алексеев отдал честь императору, а когда мимо него проходили депутаты, он снял шапку и низко им поклонился.»

В тот же день свергнутый царь записал в дневнике: «Кругом измена, трусость и обман!»

Неспособность русской элиты быть на уровне поставленных перед страной задач особенно наглядно проявляется во время войн.

Война для России – это всегда суровый экзамен элите страны. Князь Сергей Трубецкой в своих воспоминаниях «Минувшее» пишет: «Как самое общее правило, наша рота била немецкую, полк бил полк, но уже на уровне дивизии дело обстояло хуже, а дальше, чем выше войсковое соединение, тем у нас было больше шансов поражения». И он делает вывод о том, что все дело было в качестве командного состава, которое убывало по мере возрастания уровня командования.

В сущности, это было прямым следствием неправильного подбора кадров, точнее, он осуществлялся по неверным критериям – родству, близости ко двору, принадлежности к определенному сословию, умению выслужиться перед начальством.

Характерно, что у красных через пару лет, но уже в условиях Гражданской, а не Германской войны, Троцкий отмечал нечто подобное. Он вспоминает, что «чем выше была военная вакансия, тем труднее было найти на нее исполнителя».

Вот и приходилось полагаться на тухачевских, которые только газами и могли воевать с собственным населением. А при столкновении с относительно серьезными противниками, типа панской Польши, демонстрировали полную неспособность управлять войсками.

Неудивительно, что в ходе начатой Сталиным с расстрела Тухачевского Большой Чистки в Красной Армии, сила обрушившегося террора нарастала по мере повышения рангов военачальников. Так, из 195 комдивов погибло в ходе чистки 110, из 85 комкоров – 57, у командующих армиями процент гибели  был еще выше – из 15 погибло 13. Но более высокие категории военных подверглись исключительному уничтожению – ВСЕ командующие  военными округами и ВСЕ заместители наркома обороны были расстреляны.

Эта странная селекция со знаком минус, культивируемая в русской элите, и приводит к тому, что в русской военной истории наблюдается так много жертв и существует постоянная необходимость массового героизма. Наполеон был прав, считая, что  «за каждым случаем героизма стоит чья-то безалаберность». В России ошибки руководства всегда исправлялись ценой жизни простых граждан. 

Народ это понимает, и потому интуитивно не доверяет власти и не ждет от чиновников ничего хорошего ни для себя лично, ни для общества в целом. В то же время русский человек в частном порядке склонен восторгаться мошенниками у власти. Гришка Отрепьев, Меншиков, Распутин, Мавроди или Чубайс у него вызывает восхищение оборотистостью, наглостью и удачливостью.

Остается добавить, что эти два разных народа живут еще и в двух разных культурных и информационных мирах. Власть ничего не знает о народе, а народ имеет превратное представление о власти. Что касается культурных отличий, то  они выражаются уже только в том одном, что элита всегда старалась и сознательно старалась избирать для общения в своей среде иностранный язык, порою владея французским лучше, чем русским – родным. Талейран не ошибался, когда в Тильзите нашептывал Александру Первому, что русский царь культурный, а его народ – нет; а вот французский народ – культурен, чего не скажешь о его императоре (Наполеоне).  

Абсолютно прав был Пушкин, заметивший почти два века назад, что в России единственный европеец, это правительство, власть.

 Все остальное – Азия.

 

Элита

 

Власть в России всегда старается выглядеть по-европейски.

Обычно считают, что это идет со времен Петра, но это началось почти на тысячелетие раньше – с приглашения западноевропейских правителей в Новгород.

С тех пор руководство постоянно подпитывает приток иноземцев в элиту страны. Причин для этого довольно много: во-первых, иноземцы жестче проводят в жизнь интересы центра, поскольку не связаны кровными узами с местным населением, во-вторых, они являются заложниками лояльности народов, которых они представляют в руководстве; в-третьих, они преданы власти не меньше, чем швейцарцы, умиравшие за чужого короля на ступенях Тюильри – им просто некуда деваться в случае бунта или смены власти.

Преимущество иностранцев во власти отмечали и большевики. В. Ленин неоднократно подчеркивал, что «русаку нельзя поручить никаких радикальных заданий – сразу начнутся телефонные звонки,  хныканье, жалобы, просьбы за родственников и т.д.…»

Поэтому  большевики строили свою кадровую политику в большей степени на иностранцах и инородцах. Причем эта модель масштабировалась по всей вертикали власти – даже на уровне райкома или обкома центральная власть отдавала предпочтение представителю иной народности или, по крайней мере, другого региона или республики.

В основании российской власти всегда лежит стремление к неограниченному деспотизму. Любой строй на протяжении одиннадцати-вековой российской истории являлся деспотией одного из трех видов: тотальной, скрытой или избирательной. Различались они по интенсивности эксплуатации населения и уровня террора, который власть при этом применяла.

 Тотальная форма проявлялась в исторические моменты, когда власть ощущала себя резко усилившейся либо в результате собственной консолидации, либо как отклик на благополучное подавление оппозиции среди собственного населения. Особенно наглядно эта форма проявлялась в эпоху Игоря, Ивана Грозного, Петра Первого, Николая Первого и Сталина. В эти периоды власть даже кичилась своей нахрапистостью перед внешним миром, запугивая его своей способностью применять террор. При тотальной деспотии власть легко идет на экспансию и военные конфликты с соседями. Жизнь отдельного человека в такие эпохи не стоит ничего, и власть с особым садизмом это иллюстрирует. Причем, не скрывает своего удовлетворения от казней, и даже в них участвует, как это делали Петр Великий и Иван Грозный, лично пытавшие своих врагов.

Вторая форма российской деспотии выглядела мягче и проявлялась в моменты, когда властная верхушка была в разброде или неуверенна в своих силах. Это было особенно заметно в правлении Бориса Годунова, Александра Первого, Николая Второго и Михаила Горбачева. Во всех этих случаях власть была вынуждена гасить социальное недовольство масс маневрированием и мимикрией: демонстрацией либерализма, как при Годунове и Горбачеве, созданием новых общественных институтов, типа Думы и дарованием конституции, как при Николае Втором. Особенно старательно в эти моменты российская власть скрывала свою деспотическую подоплеку от внешнего мира – в основном, от цивилизованного Запада, в  чем особенно поднаторел Александр Первый. Показательно, что все без исключения подобные периоды заканчивались свержением власти, или, как минимум, близкой к успеху попыткой такового, как в декабре 1825.

Третий, наиболее редкий из-за его сравнительной сложности вид российского деспотизма, наблюдался при Олеге Вещем, Екатерине Второй и при Путине с Медведевым. Все эти правители оказались у кормила власти по воле случая, и потому вынуждены опираться лишь на узкий круг преданных им лично, или же лично им обязанных людей. Они и только они пользовались свободой и некоторыми привилегиями, которые можно отнести к демократическим, но на основное население страны это не распространялось.  Власть этого типа характеризуется склонностью перенести основное содержание своей деятельности за границу, пытаясь победами во внешнем мире укрепить свой имидж в мире внутреннем, как бы подтвердить его.

Внутри же страны руководство пытается выстроить вертикаль власти, в которой на каждой ступени устраиваются лично преданные и проверенные люди.

Подобное построение всегда напоминает ранний феодализм с его «вассал моего вассала – не мой вассал» и оно  присуще России практически при любом режиме.

            Если в других странах власть старается создать по мере возможности стройную систему вокруг сознательно избранной большей частью населения общественно-экономической формации, то в России любое определение «строя» очень условно.         

 Обычно власть практикует фрагментарный симбиоз нескольких формаций, сосуществующих одновременно, но совсем не органично. Этот странный гибрид лишь имитирует определенную форму правления, но на самом деле подменяет ее реальное наполнение громкими, но пустыми лозунгами.

Обычно они проходят в рамках громких, но недолговременных  пропагандистских кампаний, в которых власти за тысячу лет поднаторели. Вот краткий перечень кампаний, проведенных всего за пару месяцев президентской администрацией: громогласно объявлялась борьба с преступностью, за трезвый образ жизни, с беспризорностью, с фальсификацией истории, с алкоголизмом, за привлечение молодежи к спорту…

Последний лозунг, кстати, особенно любим российскими властями – Бунин в «Окаянных днях» приводит пример того, как в убийственном для нации 1918-ом году большевики не придумали ничего лучше, чем призывать население к занятию спортом.

Эти кампании проводятся по раз и навсегда установленному образцу: руководитель государства вбрасывает в СМИ очередной лозунг, создавая видимость понимания проблем страны и намерение их решать. Региональные власти с готовностью подхватывали инициативу центральных властей и наперебой соревновались в исполнении заказа. В конечном итоге, на уровне региона кампания «забалтывалась», а на муниципальном – вообще доводилась до абсурда..

Лозунги, под которыми ведутся эти кампании, поражают иногда своей бессмысленностью. Наверное, многие еще помнят неуклюжий тезис Л. Брежнева «Экономика должна быть экономной» (как будто «экономика» должна была быть растратной!) или бессмысленную и раздражающую русских борьбу М. Горбачева за «культурное потребление спиртного».  Реально нужные меры по обузданию неумеренного потребления алкоголя в России подменили вырубкой виноградников и созданием условий для бутлегерства в национальном масштабе.

Российская элита набила себе руку в имитации реальной деятельности и смешивании несовместимых на первый взгляд вещей и понятий. Суетливостью и созданием неразберихи власть прикрывает свою недееспособность управлять огромной страной.     

 Нынешний феодализм, которым, по сути, является устройство РФ, маскируется некоторыми атрибутами демократического капитализма – отдельными элементами свободы слова, рынка, парламентаризма, и т.д.  За последние сто лет мы пережили царизм, сочетавший феодальный строй с элементами дикого капитализма, причем,  с некоторыми рецидивами общинного строя; социализм у нас прекрасно сочетался с рабством, особенно наглядно проявлявшийся в отношении к сельским жителям; нынешний «капитализм» не устранил многие пережитки социализма ( четверть населения числится бюджетниками), но восстановил и многие черты феодализма – борьба кланов, систему экономического вассалитета и удельных князей, войны всех против всех, зависимость льгот и дохода от преданности сюзерену и так далее.

Отсюда и всегдашние непостоянство и изменчивость российской правовой системы, заменяющей точное следование общепризнанным законам различными подзаконными актами, псевдо-правовыми суррогатами, типа, внутренних отраслевых инструкций и откровенным произволом людей при власти. Четкие законы в России невыгодны властям, потому что ничего она не боится больше, чем ограничения собственного своеволия. Более того, атмосфера полу-права, в которую власти вовлекают все население, позволяет  им безнаказанно совершать любые мошеннические операции, за которые с них практически невозможно спросить. Примером этого в наше время служат многочисленные скандалы с переделом собственности и нескончаемые финансовые махинации, которые, даже преданные гласности, не ведут к наказанию виновных.

Страсть к паразитированию заложена в российскую элиту со времен руссов, грабивших бедных славян. Причем, это стремление жить за чужой счет сказывается не только в экономике. Власть паразитирует и в заимствовании чужих идей и брэндов ( собранная по кусочкам кремлевскими технологами партия «Справедливая Россия» (!) называет себя эсерами, отчего бомбист Савинков в гробу переворачивается); элита российского шоу-бизнеса паразитирует на западном материале, перепевая песни тридцатилетней давности и перенося на наше ТВ наскучившие уже европейцам шоу; элита государства создает для себя лично исключительные условия паразитирования на торговле нефтью и газом, присваивая себе все доходы с этой прибыльной деятельности.

Классовый эгоизм правящей элиты и стремление к паразитированию не исчезает и даже не уменьшается в самые тяжкие для государства времена. В отличие от Англии и Франции, где элита идет на уступки низшим классам и соглашается на более равномерное распределение тягот военных и экономических кризисов, русские правящие классы в такие моменты даже усиливают эксплуатацию народа ( поскольку желают сохранить достигнутый уровень благосостояния). Если же это по каким-то причинам не удается, то власть старается увеличить число подданных за счет более слабых соседних государств.

В самом характере русского народа стремления к экспансии не заложено, скорее наоборот: простой русский хотел бы, чтоб его оставили в покое и не донимали налогами, повинностями и требованием рекрутов. Он понимает, что чем дальше он будет от власти, тем лучше он будет жить.  Власть же может улучшать свое благосостояние либо усилением давления на низшие классы либо количественным увеличением числа эксплуатируемых сограждан. Поэтому российские власти с удовольствием принимали в свое подданство и грузин, и калмыков, и сибирских татар. Нынешняя раздача российских паспортов населению Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья закончится включением этих территорий в состав России. 

Редчайший случай в русской истории ( и совершенно не поддающийся объяснению) произошел при Александре Втором, когда царь уступил американцам Аляску. Но даже отказавшись от какой-то территории, российские власти все равно косятся на нее, втайне считая ее своей вотчиной и надеясь при удачном стечении обстоятельств вновь овладеть ею. Это можно с уверенностью сказать в отношении Абхазии, Крыма и даже Северного Казахстана. Если вдруг сепаратизм в Америке добьется ощутимого успеха, и испано-язычная Калифорния потребует независимости, то можно быть уверенным в том, что Россия ее поддержит, а потом вспомнит о форте Росс.

Русская элита по отношению к собственному народу и Западу выглядит двуликим Янусом. Перед собственным народом она стремится выставить себя единственной защитницей интересов страны, которую, по их словам, какие-то злобные силы все время пытаются поставить на колени. А они им этого делать не дают. Власти создают у себя внутри страны имидж непогрешимых и ни с кем за границей несравнимых руководителей, и даже поучают другие страны, как строить правильную демократию и эффективную экономику. Но вся эта пропаганда выливается внутри страны и временами доводится по конъюнктурным соображениям до восприятия России как осажденного лагеря.

Вовне же страны российская элита пытается строить из себя готовую к сотрудничеству, либеральную и щедрую власть. Цунами и пожары, наводнения и технические катаклизмы в самых далеких уголках мира используются как повод послать за границу самолеты МЧС и спасательные службы, расхваливая при этом собственную оперативность и готовность к безвозмездной помощи. Российские власти не прочь пустить пыль в глаза иностранцам, чтобы создать представление о благоденствии страны, которой они так успешно правят. Английский посол Джером Горсей, прибывший в Россию в 1584 году на коронацию сына Ивана Грозного Федора Иоанновича, был настолько поражен щедрыми дарами царя, что даже решил составить их полную опись. Наряду в драгоценностями и мехами его снабдили провизией, список которой и сегодня звучит очень внушительно: 10 живых быков, 70 овец, 600 кур, 25 окороков, 80 кулей муки, 600 караваев хлеба, 2000 яиц, 10 гусей, 2 журавля, 2 лебедя, 65 галлонов меда, 40 галлонов водки ( около 150 литров), 60 галлонов пива, 3 молодых медведя, 4 сокола, 10 свежих семг, дикий кабан. И это при том, что посольство состояло всего из двух десятков человек, а власти русских городов, через которые проезжало посольство, так же щедро кормили их и одаривали, хотя в самой стране уже ощущался голод. 

Нечто подобное наблюдал один молодой деревенский водитель из Палласовки, который в 1955 году отвозил на грузовой машине немецких военнопленных, отбывших свой срок и возвращающихся в «фатерлянд». Из строительного лагеря, где немцы отрабатывали свой срок, он  возил их на центральный вокзал Сталинграда. По его словам, каждый немец был одет в костюм, в руке он держал чемоданчик из кожзаменителя ( не чета фанерному ящику, в котором хранил свои вещи водитель), а через руку каждого был переброшен габардиновый плащ. Это «великолепие» настолько запало в память жалкому русскому водителю, одетому в грязную фуфайку и стоптанные кирзовые сапоги, что он и через полвека хорошо помнил запах тушенки, которой немцы угощали его на остановках. Но больше всего его потрясло то, что от каждого немца пахло одеколоном, о котором в тогдашних русских деревнях имели очень смутное представление. Много лет позже он опознал этот запах в «Шипре».

 Понятно, что советские власти одели и снабдили освобожденных немцев столь щедро в пропагандистских целях – ведь те ехали на Запад, но все же подобная расточительность в практически голодающей стране выглядит оскорбительно для местного населения.

Русская элита всегда ощущает свою второсортность перед Западом и старается наперед выслужиться перед иностранцами, обеспечивая лично себе благосклонное отношение.

Это объясняется уже давно сложившейся традицией: во времена социальных катаклизмов или конфликтов князья, цари и премьеры бежали за помощью либо к варяжским родственникам, либо в степь, под высокую руку Орды, либо к Антанте. Хрестоматийным примером является, конечно, Керенский, но готовность бежать от народа присутствует даже во времена,  когда власть чувствует себя достаточно уверенно. Тот же Грозный, например, готовил  про запас вариант с бегством в Англию, держа для этого корабли в устье Двины и набиваясь на всякий случай в женихи к Елизавете.

Но ускользнуть от «народной дубины» удается далеко не всем.

 

Народ

 

Нет ничего более банального, чем ссылка на рабскую покорность русского человека. Схожесть звучания «slave» и «славянин» позволяет делать обидные и ехидные замечания в адрес русского, но до народа этот сарказм не доходит. В подавляющем большинстве случаев русский человек не понимает, что его состояние близко к рабскому. Это заметил в одном из откровенных разговоров с друзьями незадолго до гибели М. Лермонтов: « Беда даже не в том, что некоторые люди в нашем отечестве страдают, а в том, что подавляющее большинство их даже не осознает этого». Это и сегодня так – население можно лишить всех демократических прав, отменить, по сути, выборы, лишить народ свободы слова, неоднократно и цинично отнимать накопления – но народ безмолвствует, не осознавая, что за годы путинской «суверенной демократии» его вновь низвели до уровня раба.

 Порог чувствительности русского к социальной несправедливости очень высок, и чтобы его достигнуть, власть должна сделать что-то совсем уж экстраординарное – саботировать подвоз хлеба в столицу, выдавать водку по талонам или сорвать напрочь отопительный сезон. Вообще известный радикализм русских – это как раз оборотная сторона их долготерпения.  В наблюдении одного злого иностранца «Русский человек до 30 лет – радикал, после 30 – каналья» содержится большая доля истины. Пока он молод, русский слишком долго поддается злу, отступая перед его проявлениями, которые, пользуясь безнаказанностью, все множатся и множатся. В конце концов, русский обнаруживает, что весь его жизненный путь прошел (или еще проходит) в окружении подавляющего своей тотальностью зла, многообразие и безнаказанность которого заставляет большинство русских просто опускать руки. Бороться с каждым из этих проявлений кажется ему уже бессмысленным, поэтому русский справедливо заключает, что проще полностью разрушить всю общественную и государственную махину, постоянно воспроизводящую зло, несправедливость и ложь.

Рациональный западный человек откликается на несправедливость практически сразу же, реагируя на малейшие ее признаки, поэтому ему не приходится прибегать к радикальным мерам. За столетия борьбы за права человека европеец научился распознавать зло в самом его зародыше, и умеет заставлять власти бороться с ним.

Смутное ощущение несправедливости жизни к нему лично осознается русским довольно часто, но он считает это не следствием общественных отношений или государственного устройства, а проявлением некоего «рока», уделом. Просто, ему не повезло, а то бы и он смог бы сидеть в правительстве или парламенте, вести большой бизнес, складно говорить и сопровождать фразы красивыми жестами. Он точно знает, что только везение и наглость (второе счастье, по известному русскому выражению) определяют жизненный успех. Опыт, подготовленность и образование, по его мнению, роли особой не играют, и, учитывая критерии отбора российской элиты, он, в этом суждении, прав. Вообще грамотных и умных в народе не любят.  

Это качество русского очень давно замечено иностранцами – вот как его описывал один арабский путешественник почти 1000 лет назад: «… и если появляется среди них человек, обладающий знанием вещей, они берут его, кладут на шею веревки и вешают его на дерево, пока он не распадется на куски…   Потому что такой нужен более богу, чем нам, считают они…»

Такое отношение к грамотным людям бережно сохраняется в русском народе на протяжении веков. Черный юмор, с которым  Емельян Пугачев повесил встреченного им немецкого астронома Ловица, оценили не только его сподвижники, но и следующие поколения россиян, с удовольствием пересказывающих эту, в общем-то, жутковатую историю. Немец объяснил Пугачеву, что изучает звезды, на что получил ответ: « Ну, раз уж ты изучаешь звезды, надо тебя подвесить к ним поближе!»

Этот случай двухвековой давности явно перекликается с предыдущим сообщением средневекового путешественника.

Ленин верно оценивал отношение простых русских к грамотным людям, называя « интеллигенцию не мозгом, а дерьмом нации», хотя сам лично безусловно относился к людям интеллектуального труда.  Но понимал при этом, что это не то качество, которое ценит простой русский, и не выпячивал его понапрасну, а не гнушался сходить с чайником за кипятком к солдатам. 

С негативным отношением к умникам столкнулись и народовольцы, пошедшие в народ в конце 19-го века. Крестьяне их слушали, втихомолку посмеивались над непутевыми баринами, презирая их за ненужное умничание. Русский человек самого недалекого ума считает, что он сам прекрасно все знает и не любит тех, кто пытается его учить.

Известный иеромонах Илиодор ходил с толпами горожан по Царицыну и под одобрительные выклики толпы мазал квачами всех, кто выглядел шибко умными – от рафинированного интеллигента в очках до случайного прохожего с газеткой. И пользовался при этом такой популярностью в народе, что смог даже губернатора прогнать с его поста. Все свидетели этих акций отмечают их массовость и ту обреченность, с которой жертвы толпы принимали поношение и оскорбление действием.

Фатализм интеллигента, который подбирал с земли разбитые очки и, слегка отряхнув от пыли истоптанный сюртук, продолжал свой путь, может удивить только иностранца, но не природного русского. 

Глубокий фатализм изначально заложен в характер русского человека прежде всего религией - язычеством, обожествлявшем непреодолимые и непредсказуемые силы природы. Потом язычество сменилось православным христианством, воспитывавшем в верующем терпение и готовность принять любой удел, вплоть до мук. Да и сами условия реального существования россиянина воспитывали в нем неизбежный фатализм.

Тяжелейшие природные условия хозяйствования, когда плоды годового напряженного труда уничтожались в одночасье капризом природы или другого человека ( засухой, которая периодически случается через каждые три-четыре года, набегом кочевников через год-на-второй, очередным ежегодным припадком алчности со стороны властей, не могли не сделать из русского человека законченного фаталиста. Достаточно было одного из трех вышеупомянутых обстоятельств, чтобы в один миг поставить существование и человека, и всей его семьи за грань выживания. Комбинация из двух или более подобных обстоятельств неизбежно обрекала человека на смерть, нередко мучительную. Противостоять этому бедствию русский человек не мог еще даже в середине прошлого века – достаточно вспомнить сталинский «голодомор».

Конечно, свойственный русскому фатализм и сопутствующая ему смиренность имеют свои пределы. Чувство несправедливости к самому себе со стороны неодолимых сил природы и бездушного социального устройства ощущается русским подспудно всю его жизнь, и то, что он крайне редко публично выражает свой протест против этой несправедливости, вовсе не означает, что он с нею смирился окончательно. Он уступает перед неодолимой силой, но мучается от зла, которое ему причиняют. И он полон мессианских настроений, веря в то, что когда-нибудь его угнетателям воздастся по заслугам.

Он старательно ведет свои собственные подсчеты и хорошо запоминает все, чему он когда-нибудь предъявит счет – на земле ли, на Божьем ли суде. Если ему выпадает счастье и удовольствие расплатиться на земле, то мессией становится  Пугачев.

В такие минуты рабская составляющая в характере русского человека удивительным образом исчезает, уступая место неограниченному стремлению к воле – русской разновидности «свободы», которая составлена из сочетания свободы делать, что угодно, когда угодно и с кем угодно. При этом русская воля, по каким бы причинам она ни оказывалась у народа, неизбежно и довольно скоро приводит к самой жестокой неволе и новому витку угнетения.

Демократия в России непременно скатывается к анархии и беспорядку, после чего обязательно появляется тиран, втискивающий Россию в самый жесткий обруч.

Но и долгое тиранство, в свою очередь, тоже заканчивается анархией. Причем накопление недовольства властью идет не эволюционно, а выплескивается наружу как закипающая вода из котла. Это следствие непостоянности русского характера как на национальном, так и на частном уровне. Мы живем одним днем ( это следствие того самого природно-социального фатализма) и потому не способны на долгое и направленное усилие – даже из-под палки. Поэтому и в политике чаша весов не колеблется понемногу в ту или иную сторону, а резко перевешивает. Рушится сразу все: если царизм, то даже самые ближайшие родственники царя (вел. кн. Кирилл ) на следующий день после свержения царя-батюшки цепляют на себя красный бант и идут присягать бунтовщикам; если коммунизм,  то все члены политбюро вдруг разом оказываются давними сторонниками капитализма самого дикого свойства, а секретарь  провинциального обкома компартии становится главой капиталистического

государства, уверяя сограждан, что полвека скрывал свое неприятие коммунизма от товарищей по партии.

Эти метаморфозы легко принимаются населением, поскольку оно генетически чувствует, что за любой формой правления в России прячется в лучшем случае своекорыстный интерес людей у власти, в худшем – необузданная алчность начальства и жестокое угнетение народа.

Поэтому большинство русского народа всегда с восторгом встречает очередную смену власти. Народ с энтузиазмом рушит сразу все – политическую и экономическую систему, культуру, идеологию, само бытие. И остановить этот разрушительный процесс можно лишь сверху – самым жесточайшим и насильственным образом. Большевики, пришедшие к власти под почти анархистскими лозунгами, получив власть, быстро взялись за ум и построили такую тоталитарную государственную систему, которая их предшественникам и не снилась в кошмарном сне. Ельцин, предлагавший областями и республикам столько суверенитета, сколько они проглотят, был вынужден уступить свое место представителю силовиков, который уже начал возврат к тоталитаризму. И можно быть уверенным, что к своему возвращению во власть к 2012–му году, тот его реализует, причем, в форме, если не повторяющей лучшие сталинские образцы, то очень близкие к нему. И опять это будет сопровождаться уничтожением предметов материального мира, сменой политических декораций и экономической системы.

В этом заключается разница с западным человеком  - тот разрушает отжившее осознанно, выборочно, зная, что потом придется заниматься переустройством, а это лучше делать, сохранив фундамент и несущие конструкции. Поэтому он даже в минуту социального взрыва старается соблюдать традиционные правила игры, и, прежде всего, не покушаться на «хабеас корпус». Почти полвека после гражданской войны в Америке суды рассматривали иски от фермеров-южан к федеральным войскам, по поводу уничтоженного в боевых действиях урожая маиса или сгоревшего сарая с запасом дегтя и солонины. В России же рушат все до основания и ни перед кем потом не отчитываются.

Поэтому мы и не можем создать цельного и долговременного политического устройства. Все силы нации после очередной политической неурядицы и сопутствующей непременно разрухи уходят на восстановление, всегда срочное и недолговечное. Любое наше государственное устройство всегда что-то временное и ненадежное, чаще всего сплетение различных, порою противоречащих друг другу укладов и принципов. Строя капитализм в 21 веке, мы получаем на выходе чуть-чуть модернизированный феодализм, строя социализм весь 20-ый век, мы выстроили почти рабовладельческое государство.

Власть чаще всего строит что-то подобное Ост-Индской компании, если вообще не «панаму», где власть ( учредители) заставляла народ (акционеров) вкладывать свою собственность и напряженно трудиться , возмещая и  пополняя растасканный капитал компанию . Нынешнее социально-экономическое устройство России как нельзя лучше иллюстрирует эту модель и в этом скорей всего убедятся пенсионеры. Уже чувствуется, что власть убедилась, что не может управлять либеральными методами, и, сохраняя внешне некоторые черты демократии, с ускорением движется к ново-тоталитарному строю.

 

Взаимоотношение народа и власти.

 

Эти взаимоотношения лучше всего описаны Достоевским в его воспоминаниях о том, как они с отцом ехали в середине 30-х годов в Петербург на перекладных. На одной из станций будущий великий писатель наблюдал, как вскочивший в повозку здоровенный фельдъегерь принялся награждать весомыми тумаками кучера, чтобы он быстрее ехал, хотя тот еще даже и не сдвинулся с места. То есть, он бил кучера наперед, терроризируя его так, чтоб даже мысли о протесте не возникало. Ошеломленный градом ударов кучер, в свою очередь, принялся нещадно лупить свою лошадку, и так, награждая друг друга болезненными ударами, они и исчезли из виду. Эта картина служит точной иллюстрацией отношения власти страны к ее населению.

Власти России всегда – при царе Николае, при генсеке Сталине, при президенте Путине – нацелены исключительно на выполнение двух взаимосвязанных функций: выколачивание из населения максимума возможного и подавления любого сопротивления в зародыше. И в том, и в  другом случае власти разработали веками доскональную систему, не упуская ни одной возможности для достижения своей цели.

Жестокость, с которой русские правительства выжимают из населения последние гроши, впечатляет любого иностранного наблюдателя. Только за последние несколько веков цари и генсеки положили миллионы жизней своих сограждан ради европеизации при Петре или индустриализации при Сталине. В этих двух случаях власть взяла на себя труд обосновать свою жестокость государственными интересами. Но чаще – и намного чаще – власть просто выколачивает из населения средства на свое содержание. При этом возможности населения власть обычно не принимает во внимание.

В самом начале русской истории сын Рюрика Игорь пошел к древлянам за данью. На обратном пути его дружина вдруг стала подбивать его на дополнительное взыскание с уже ограбленных налогоплательщиков. Игорь дал себя уговорить и, вернувшись в землю древлян с небольшой дружиной, потребовал еще дани. Древляне, собравшись, порешили, что «если волк повадится резать стадо, то, пока всех не перережет, не успокоится». После этого они взяли Игоря, привязали его к верхушкам двух согнутых сосен и отпустили с миром. Пожалуй, это был единственный случай в русской истории, когда фискальные службы получили по заслугам, а алчность власти была наказана быстро и радикально.

Но вот что последовало затем.

Вдова Игоря Ольга обрушила на бедных древлян целый набор жестоких мер, в чем-то напоминающих десять египетских казней. Сначала она заживо похоронила несколько десятков послов древлян, которые прибыли в Киев. Потом, уже в земле древлян, она утроила массовое убийство нескольких сотен других, приглашенных ею же, знатных древлян. И, наконец, сожгла весь Искоростень, использовав для этого ласточек с привязанными к их лапкам пучками горящей пакли. Непонятно даже, где набралась такой изобретательной жестокости эта простая девчушка из Плескова.

Но вполне понятно, почему с такой детальностью записан этот не столь уж существенный эпизод русской истории в «Повести временных лет» - в назидание будущим неплательщикам налогов. Ближайший аналог подобному назидательному сообщению создан за океаном и относится он к мафиози Лаки Лучано – его не могли осудить ни за убийства, ни за похищения людей, а вот за неуплату каких-то ничтожных налогов упекли за решетку, кажется, пожизненно. Но дома его все же не сжигали, и близких его живьем в землю не закапывали.

А вот как через тысячу лет взимали налог по описанию автора известных мемуаров Ивана Столярова почти в этих же самых местах в самом конце девятнадцатого века –  без малого тысячу лет после Игоря Старого. Осенью перед приходом приставов крестьяне прятали в лесу всю живность, убеждая фискалов, что она померла, и спускали в подпол все мало-мальски ценное, что могли описать и забрать. Крестьяне пускались на любые хитрости, лишь бы не отдавать свое, с трудом заработанное. Ив. Столяров пишет: «Один из крестьян, местный «законовед», посоветовал моим родителям спрятать вещи, подлежащие описи и продаже, в сарай, и повесить замок, а перед дверью поставить беременную жену моего брата, так как, увидев ее положение, никто не посмеет ее тронуть». Поразительная наивность «законника»! Бедную невестку не только тронули, и забрали вещи, но и составили протокол о противодействии властям и упекли беременную девушку в тюрьму.»  

Что уж тут удивляться тому, что нынешний президент установил новый профессиональный праздник – День Судебного Пристава, который теперь празднуется 1 ноября. Кстати, сегодня судебный пристав может описывать имущество должника уже тогда, когда его долг превышает 500 рублей (15 долларов).

Осталось только сделать Игоря святым судебных приставов. Его вдову Ольгу, которая с упорством маньячки обрушивала на древлян изощренные виды казни, зачислили в святые и помнят до сих пор.  И она пользуется повсеместно народной любовью, а имя ее с удовольствием дают детям. Почему-то помнят не Мала, князя, призвавшего древлян дать отпор ненасытной алчности Игоря, а именно Ольгу и ее незадачливого и алчного мужа.

Причем, народ в деталях помнит месть Ольги за мужа и редкий русский вспоминает эту совсем не христианскую жестокость первой русской святой с осуждением.

Злопамятность российских властей легко прослеживается  сквозь тысячелетие, начиная от Владимира Святого, жестоко отомстившего отвергнувшей его Рогнеде, и до Владимира Путина, решившего избавиться от слишком много знавшего Березовского и от Ходорковского, как только тот стал проявлять политические амбиции. Причем, даже осудив ненавистного ему Ходорковского, и забрав его имущество, власти не удовлетворились местью и добычей. Путин, отступив на время в премьеры, инициировал вторичное осуждение Ходорковского. Он явно считает, что второй срок для уже осужденного противника является  необходимым условием для собственного вторичного президентства.

Красной строкой в мартирологе жертв злопамятности российских властей выделяется, конечно, 1937-ой год и в целом эпоха Сталина, жестоко отомстившего старым большевикам, благодаря которым он, в сущности, и пришел к власти.

 Очень наглядный и документированный пример злопамятности властей продемонстрировал царь Николай Первый в ответ  на вызов двору, прозвучавший в стихотворении М. Лермонтова «На смерть поэта»: «Пусть старший гвардейский медик посетит этого господина и удостоверится, не помешан ли он?». То есть, сам факт протеста, по мнению царя, был признаком ненормальности подданного. Похоже, это был провозвестник той карательной психиатрии, которая так бурно расцвела столетием позже.

 А когда не получилось засадить диссидента в сумасшедший дом, царь отослал бунтаря-поэта на кавказскую войну, и не забывал напоминать его командующему, чтобы Лермонтов «был постоянно налицо на фронте», то есть в районе прямых боевых действий, где вероятность его гибели была больше.

Как ни странно,  следует признать, что русский народ любит жестких – даже жестоких -  правителей. Видимо, это связано с тем, что простой русский, зная достаточно хорошо самого себя, понимает, что, дай ему власть, он действовал бы только силой и принуждением. Именно этим объясняется постоянное требование народом ужесточения наказаний за различные преступления – от педофилии до измены Родине. Не случайно в одной из телепрограмм, посвященной вопросу наказаний за преступления, два известных российских либерала-гуманиста с горечью констатировали, что «если бы власть выполняла все желания нашего народа,  у нас бы давно казнили публично на Красной площади».

Отношение к преступности в России двоякое: с одной стороны, русский не любит и побаивается «отсидевших», а с другой, некоторым образом даже гордится тем, что в его родне есть бывалые «зэки». Очень часто ему приходится прибегать к их «помощи» и заступничеству в нестандартных ситуациях на бытовом уровне: «бывалый» может помочь «разрулить» конфликт или отыскать след уворованной вещицы.

Русским свойственно проявлять странную деликатность, когда они сами воруют: застенчивый воришка, описанный в «Двенадцати стульях» - очень распространенный в России тип. Он может каждый день многократно повторять «Десять заповедей», с выражением выговаривая «Не укради!». После этого залезет в чужую рыболовную сеть, выпотрошив из нее улов, и тайком перетащит к себе на двор чужую поленницу дров; он запросто заберется в соседский сад и оберет их яблоню, хотя свои яблоки девать некуда, и утащит полюбившуюся ему чайную ложку с чужих поминок. В то же время, обкраденный сосед, доподлинно зная, кто его «обнес», не выскажет своих претензий в глаза обидчику, но при случае отплатит ему той же монетой. Оба при этом чувствуют себя удовлетворенными от приобретения, не принимая во внимания сопутствующую потерю. Все это создает в стране атмосферу тотального мелкого воровства, морально оправдывая воровство крупное.

Вообще русский совершенно индифферентно относится к тому, что рядом с ним и выше него все поголовно воруют. Он даже где-то одобряет оборотистость и нахальство тех, кому удается своровать миллионы. И начальство, ворующее у него же, из общего бюджета, не вызывает у русского осуждения – он считает, что на месте начальника любой будет воровать. При этом он уверен, что именно так и должно быть, и так будет всегда. И надеется, что когда-то придет и его час, чтобы оказаться на таком хлебном месте. По этому поводу у русских есть пословица, которую знают практически все, и многие употребляют вполне осмысленно: «Быть у воды - и не напиться?»

Русский также ничего не имеет против воровства и иного криминала во власти и вообще криминального способа захвата власти в стране или отдельных регионах. От Рюрика до Пугачева и от Ленина до Ельцина это общее правило.  На всех уровнях нынешней российской власти можно легко встретить представителей криминального -  в самом специальном смысле этого термина- мира и об этом все прекрасно осведомлены – в первую очередь их же коллеги по законодательной и исполнительной власти. Это заметно и в наше время, когда на похоронах воров в законе можно увидеть и депутатов, и представителей власти, и даже известных творческих деятелей. Репортажи с похорон Иванькова (Япончика) возглавляли все новостные программы центральных каналов, и происходило это мероприятие на самом престижном кладбище Москвы. Перечисление прибывших со словами соболезнования звучало в эфире теле- и радио-станций, как перечень послов на траурной церемонии почившего монарха. Разве что титулы несколько настораживали: с венками прибыли Дед Хасан и Котэ Иркутский, Эдик Осетрина и Колек Тамбовский. Произносились речи, в которых рисовали образ несгибаемого борца с коммунистическим режимом, прошедшего советские психушки и застенки Гулага.

Вопрос об участии криминального мира в ниспровержении режимов в 1917 и 1991 г.г. до сих пор не изучен, но, судя по некоторым признаниям современников этих событий, тюрьмы и каторги приняли живейшее участие в смене власти. Еще Бакунин говорил: «Любые воры и мошенники будут нашими верными союзниками в ниспровержении существующей власти». Несколько десятков тысяч большевиков, спаянных в орден меченосцев, захватили и удерживали власть в 150 –миллионной стране более 70 лет. За тысячу лет до них примерно таким же образом захватили всю полноту власти в стране приглашенные в нее норманны во главе с Рюриков. И в том, и в другом случае власти установили режим, максимально приближенный к преступному.

Характерно, как преемник Рюрика Олег расправился с отколовшейся частью своей команды. Аскольд и Дир были убиты на глазах киевлян, которыми они правили, и никто не вступился за них. Это вообще типичная черта, свойственная русским переворотам: в минуту опасности для власти никогда не находится никто, кто пытался бы оказать ей помощь – все отворачиваются от нее разом и вдруг. И это еще в лучшем случае, чаще же население принимает активное участие в расправе над представителями прошлой властной элиты.

Механизм этой расправы одинаков что у опричников Ивана Грозного, расправлявшихся с прежде всесильными боярами, что у гэ-пэ-ушников, уничтожавших дворянский и купеческий классы. Различались лишь орудия террора и его масштаб, но всегда новая власть натравливает на старую основную массу населения.

Чтобы не создавалось впечатления, что в расправе с обанкротившейся элитой принимают участие одни лишь люмпены, маргиналы и преступный элемент, стоит привести два факта.

При первых же известиях о бунте в Петрограде, царь послал генерала свиты Иванова на подавление мятежа. В ожидании, пока к столице подойдут вызванные с фронта войска, царь придал своему генералу батальон георгиевских кавалеров. В нем состояли лишь удостоенные милостью быть при особе государя солдаты и офицеры, получившие за храбрость в боях по три и даже четыре «георгия». Не доезжая  до места назначения эти войска, которым царь полностью доверял, замитинговали, после чего объяснили своему генералу, что подавлять бунт против царя не пойдут. И в виде особой милости отпустили Иванова живым, хотя могли, конечно, и расправиться с ним. Старый генерал со слезами на глазах упрашивал «братцев» выполнить поручение царя, но ничего не добился, лишь озлобив орденоносцев.

Приблизительно по этой же схеме казаки Краснова, которых Керенский вызвал в Лугу, чтобы идти на Питер для подавления большевистского переворота, быстро поняли, на чьей стороне сила, и помирились с красными. После чего «всесильный» премьер был вынужден переодеваться и бежать со всех ног, чтобы не оказаться выданным большевикам теми самыми казаками, которых он призвал на помощь. 

А вот как, по свидетельству очевидцев, действует простой русский человек в момент, когда появляется возможность предъявить конкретным представителям прежней элиты свои счеты и претензии. Послереволюционное сведение счетов с бывшими хозяевами жизни начинало, как правило, их близкое окружение: лакеи, охранники и слуги. Эти прекрасно знали, где что лежит и пользовались этим, быстро забирая самое компактное и дорогостоящее. Они начинали процедуру изъятия ценностей даже раньше, чем большевики создали соответствующие службы, наладившие организованную экспроприацию. Часто люди Дзержинского приходили уже по следам более оперативных добытчиков. Нынешние нувориши учитывают это, и стараются нанимать в близкое окружение и охрану мигрантов, желательно незаконных, чтобы они не имели контактов с местным населением, больше молчали и боялись хозяев. Но это не панацея от завистливых глаз, поскольку остаются еще соседи – эти всегда приходят на экспроприацию экспроприаторов вторыми. За годы проживания бок о бок они хорошо изучают богатеньких соседей, приветливо здороваются с ними, но замечают и отмечают, какую бытовую технику, мебель, дорогие вещи и прочие приметы благосостояния завозят в соседний двор. Они хорошо организованы, легко сговариваются и сильно настроены против своих удачливых  земляков.

Третьими приходят, точнее, приезжают на подводах (теперь это будут грузовики и трактора) селяне из ближайших деревень – эти берут все: оконные блоки, железки, стройматериал, старую одежу, даже снимают сантехнику. 

 Кстати, примерно по этой же схеме проходили в царской России и еврейские погромы.   Только в этом случае в роли застрельщиков выступают организованные антисемиты, а народ лишь массово участвует в грабеже.

Из всего вышесказанного следует, что англосаксонский принцип «Мой дом – моя крепость» в России не срабатывает. Наоборот, привлекательный своей добротностью коттедж за массивной оградой действует на окружающих как красная тряпка для быка.

В России большее распространение имеет принцип «Моя хата с края».

Особо русские черты

 

Хотя русские народ и элита живут в разных мирах, все же существуют характерные и особые черты, присущие и тем, и другим. Склонность русских отгородиться от окружающего мира присуща и верхам, укрывающимся от населения за высокими заборами, и низам, старающимся быть подальше от вторгающихся в их жизнь властей. Выведение общинников на хутора, предпринятое Столыпиным, нашло отклик в народе именно по этой причине.

Власть прекрасно и уже давно знает эту особенность народа и использует ее с успехом, особенно, в политике. Нынешние реформы избирательной системы, превращающие выборы в фикцию, полностью соответствуют в целом аполитичности, распространенной в русском народе. Только зная эту черту русского характера, власти могут делать наглые публичные заявления о том, что «в ближайшие сто лет выборов губернаторов в России не будет». В целом российская власть всегда делает все для того, чтобы вывести, насколько это возможно, население из политики.

Возвращают они его в политическую жизнь лишь в те моменты, когда самой элите и государству угрожают враги, и возвращают ненадолго. Зная любовь русских к пословице «Моя хата с края», власти провоцируют народ, сжигая эту самую хату. Пожар Кремля, устроенный в 1812 году, конечно же, был инспирирован властями – трудно поверить, что французы сами лишили себя зимних квартир, а вот Ростопчин вполне мог устроить подобное аутодафе вверенной ему столице.

Умение российских властей направлять население против чужеземцев-завоевателей особенно заметно проявилось в годы Великой Отечественной войны.

Вот как оценивал особенности партизанской войны в России немецкий специалист по анти-партизанской борьбе генерал Лотар Рендулич. «Методы борьбы советских партизан характеризовались такой ожесточенностью, которая не отмечалась ни на одном другом театре военных действий.».  Рендулич также отмечает огромный масштаб партизанской войны в оккупированных областях России. Причину столь массовой партизанщины и Рендулич, и многие другие немецкие военные видят в том, что советские власти в полной мере использовали жестокость немцев по отношению к населению оккупированных областей и ту организованность, с которой русские при отступлении создавали партизанские отряды и затем снабжали их. Ни в одной из стран, с которыми воевали немцы, партизаны не были так связаны с регулярной армией, порою сливаясь с нею, как в России. Когда Советская армия освобождала от немцев оккупированные территории, в ее ряды вливались те самые, регулярные партизаны. А вот «диким» партизанам приходилось доказывать, что они вредили врагу, а не грабили население или, что еще хуже, мешали операциям армии. Известны случаи, когда некоторые из них после допросов следствия оказывались в лагерях или штрафбатах.

«Хотят ли русские войны? – этот сакраментальный вопрос часто задают географические соседи России, да и сами россияне любят задаваться этим вопросом даже в популярных песнях.

Ответ на этот вопрос однозначен, и, как ни странно, он положителен. И элита страны,  и простой люд, как это ни парадоксально, неплохо относятся к войне.

Русские власти со времен Святослава с завидным постоянством готовы «идти на Вы». Повод всегда найдут – Польское генерал-губернаторство, Крым, Финляндия, Проливы, концессии на реке Ялу, Бессарабия и.т. д.

Власти даже часто бравируют своей готовностью к войне и порою сами ее вызывают, хотя никогда к ней готовы не бывают. Если верно то, что «генералы всегда готовятся к прошлой войне», то русские генералы не готовятся к ней вовсе, лишь имитируя кипучую деятельность в кругосветных командировках и закупках вооружения. После чего как грибы после дождя растут особняки генеральских семейств. Предвоенный царский министр В. А. Сухомлинов отчасти спровоцировал решение германцев не тянуть с войной своей «петушиной» статьей «Мы готовы к войне».

И подобную «готовность» воевать демонстрировали не только гражданские и военные власти, но и население в целом.

Сто лет назад вся страна бросилась «закидывать иконами» японцев.

Буквально через десятилетие с еще большим энтузиазмом бросились воевать с немцами. Верноподданными пьяными воплями « Веди нас, Государь!» огласили храмовую площадь столицы и забросали миллионами своих трупов немцев. Куда это «привело» самого государя, известно.

Известно и то, как легко в России война внешняя в случае неудачи переходит в войну внутреннюю. Вот ее простой русский действительно любит, и на это есть много причин.

 Во-первых, можно под прикрытием военных действий свести некоторые старые счеты с соседями и просто неприятными людьми, явно мешающими жить. Во-вторых, можно, наконец, плюнуть на опостылевшую работу и не ходить на завод,  а, наоборот, подрывать его к чертовой бабушке в случае отступления. Вообще можно все подрывать и рушить: заводы, мосты, водокачки и, особенно не любимое русскими,  железнодорожное полотно. В-третьих, можно неплохо разжиться во время подобных заварушек.

Председатель Терского казачьего круга Губарев в 1919-ом году на вопрос, стоит ли посылать обмундирование казакам на фронт, отвечал: « Конечно, посылать обмундирование не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни его лошади не видать. А на другой день идет в поход опять в одной рваной черкеске…»

Примерно так же видел ситуацию и сам Ант. Деникин, приводя в подтверждение вызвавшую ликование на Дону телеграмму генерала Мамонтова из Тамбовского рейда: «Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей – дорогие иконы и церковную утварь…»

Ведь не у нищих же красноармейцев взял Мамонтов в трофеи  «богатые подарки» и «миллионы рублей»? И сколько церквей на бедной Тамбовщине пришлось разорить белым рейдерам ради «дорогих икон» и «церковной утвари»?

Это, кстати, к вопросу о вере и отношении к церкви русского человека, но об этом позже.

Чтобы покончить с «военной темой», следует отметить, насколько с большим энтузиазмом воевали русские с иноземцами с запада, чем с нашествиями с Востока. Тот же Александр Невский бил и шведских, и немецких рыцарей, но даже не пытался прекословить наглому диктату монгольских ханов. В памяти народной остался не Данило Галицкий, реально боровшийся с монголами, а Ал. Невский, сотрудничавший с захватчиками.

 Некоторые считают, что разница в отношении русских к западным и восточным завоевателям заключалась в том, что «при монголах мы теряли свободу, а при европейцах – душу». Но причина, скорее всего, более прозаична и связана все с той же военной добычей. 

У каждого немца, как до сих пор вспоминают русские старики, были на руке часы, в кармане портсигар, а на «трофейных» велосипедах и мотоциклах разъезжало еще два поколения русских после войны. Из эсэсовских плащей выкраивались очень добротные куртки, а «опель-капитаны» и «опель-лейтенанты» бороздили потом русские дороги еще лет двадцать. Даже «маршал победы» Г. Жуков не избежал обвинений в пристрастии к военным трофеям, что и послужило формальным поводом к его удалению с высокого поста. Хотя изъятием «трофейных ценностей» занимались практически все и никто не считал это зазорным ( учитывая то, как вели на оккупированной советской территории фашисты, это были просто детские шалости). В июне 1945 советские военные власти даже выпустили приказ, регламентирующий, какой чин сколько мог себе позволить вывезти трофеев из Германии. Понятно, что возможности маршала, в этом смысле, не шли ни в какое сравнение с возможностями рядового.

Умение пристроиться у хорошей должности и подтянуть к ставшим доступными благам родственников и просто знакомых хорошо иллюстрирует история с братом юмориста Мих. Евдокимова, ставшего алтайским губернатором. После этого он пристроил на хлебные места всю семейку, естественно, не делая из этого тайны, поскольку в России патернализм не считается преступлением. После гибели Евдокимова в автокатастрофе его брат потерял вместе со своими детьми и место службы,  и престижное жилье, и положение в обществе. Вслед за этим дети и жена выгнали его на улицу, поскольку кроме родственных связей с губернатором никакими другими достоинствами этот глава семейства не обладал. Все СМИ на протяжении месяцев с интересом и сочувствием обсуждали судьбу изгнанника, но ни разу не  прозвучало слова порицания в адрес губернатора, раздающего квартиры, должности и прочие блага по родственному признаку.

Желание «порадеть родному человечку» – чисто русская национальная черта (см. выше высказывание В. Ленина о невозможности поручить серьезное дело русскому). Недавний скандал с известным генералом В. Шамановым лишний раз иллюстрирует, что из родственных чувств русский человек может нарушить любые ограничения, правила и законы. Командующий десантными войсками приказывает по телефону своим подчиненным выслать спецназ во всеоружии и вмешаться в хозяйственный спор на стороне зятя генерала. Следствие тут же начало расследование, но не самого факта использования спецназа не по назначению, а того, каким образом журналисты получили запись телефонного разговора, в котором генерал отдает приказы открытым текстом. В конечном итоге дело замяли, ограничившись порицанием генерала.  

По большому счету, все это – следствие правового нигилизма, который всегда был распространен в России. И власти, и население в частном порядке поддерживают эту модель общества, каждодневно нарушая законы, правила и самые строгие постановления. Достаточно один раз увидеть, как мчатся по российским дорогам автомобили чиновников и силовиков, оглушая всех сиренами, сталкивая на обочину зазевавшихся, вдвое превышая разрешенную скорость, чтобы убедиться в этом.

Можно без особого преувеличения сказать, что Россия – страна узаконенного беззакония. Это заметил еще В. Белинский почти двести  лет назад: « Мы живем в стране, где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей!» ( письмо Белинского к Гоголю – 1847 год).

Поразительно актуально звучит это высказывание сегодня, когда бал в стране правят многочисленные корпорации: милиционеры, олигархи, прокуроры, чиновники и, естественно, организованная преступность.   

При этом все они проявляют недюжинную изобретательность, разрабатывая все новые формы и схемы преступных действий.

Вот совершенно новая форма экономического рабства в России, появившаяся в год кризиса. Инспектор рыбоохраны, государственный служащий, призванный ловить и карать нарушителей, ловит браконьеров, но часть из них предназначает в рабство лично для себя. Вместо уплаты штрафа, положенного за подобное нарушение, инспектор разрешает браконьеру ловить сколько угодно рыбы, но примерно половину отдавать ему для последующей продажи. И так до момента, когда будет выплачена таким натуральным способом вся сумма положенного штрафа. Иначе инспектор угрожает составить протокол, передать дело в суд, и в конечном итоге нарушитель все равно будет платить штраф, да еще может и в тюрьму попасть. Понятно, что выбирает нарушитель. Теперь инспектор не только позволяет ловить ему любое количество рыбы,  прикрывая его, но даже и прямо заинтересован в том, чтобы нарушение происходило в максимальном объеме, потому что ему надо делиться доходами с начальством. Доволен и браконьер – вместо осуждения и штрафа, которые ему не потянуть, он получает возможность спокойно работать и зарабатывать. А для отчетности инспекторы ловят пенсионера с лишним крючком на удочке, случайного туриста, вздумавшего наловить десяток раков, да строптивого нарушителя, не желающего платить причитающуюся мзду.

В сущности, это не правоохранительная деятельность, а пародия на нее, и пародия злая.

 

Слово

 

Поскольку реальность в России слишком тяжела и жестока по отношению к большинству населения, и власти, и сам народ стараются подменить реальную жизнь ее заменителями – мифами и имитацией. Этот процесс подмены начался очень много поколений назад, так что его давно уже воспринимают как должное, не замечая его искусственности.

Власть прикрывает мифами свою неспособность улучшить реальность, а народ строит свои мифы, чтобы отгородиться от суровой действительности. Этот эскепизм имеет у русских те же корни, что и неумеренное потребление водки, также уносящей русского в мир грез. Причем, строя мифы, русский совсем не обращает внимания на их кричащее несоответствие с реальностью. Ему помогает в этом  присущая русским вообще  впечатлительность, служащая катализатором любых самых сумасбродных идей, которые время от времени овладевают массой. Образность его мышления и склонность к мечтаниям делает русского человека беззащитным перед силой слова. Это позволяет шарлатанам легко манипулировать массами. Достаточно вспомнить Чумака и Кашпировского, собиравших миллионы телезрителей перед экранами с тазиками и банками для получения святой воды через эманацию эфира. Еще более показателен пример расплодившихся в России финансовых пирамид с их заведомо невыполнимыми обещаниями баснословных процентов по вкладам. Русские вкладчики становились в очередь, чтобы побыстрее отдать проходимцам свои накопления. Причина столь удивительной легковерности заключается в том, что в России слову привычно верят если уж не больше, то никак не меньше чем самым материальным вещам.

Геббельсовское высказывание «Чем больше ложь, тем легче ей поверят», больше подходит мечтателям-русским, чем реалистам-немцам.

Русский человек легко увлекается идеями, особенно, если они высказаны простыми словами и легки в восприятии. А если эти слова совпадают в какой-то степени с его внутренними пожеланиями или убеждениями – как в случае с большевиками, пообещавшим народу, недолго думая, землю, волю и мир – то провозвестникам этих идей народ отдаст всю полноту власти.

Русский человек в целом очень даже расположен поговорить. У него в этом большой опыт: многовековая общинная традиция, когда каждый мог быть оратором на собрании равных себе, 70 советских лет, заполненных профсобраниями, конференциями и совещаниями по любому поводу. Само политическое понятие «совет», близкое по своему смысловому содержанию древнерусскому «вече», указывает на древность этой традиции устного слова. В то же время, русские не любят слушать друг друга, считая наперед, что от собеседника ничего нового или ценного не услышать. Может быть, русский человек в глубине души и не любит служителей официальных культов оттого, что они присваивают себе монополию говорить от  имени Господа, что, по глубокому убеждению каждого русского, он и сам с успехом мог бы делать. Болтать языком и ничего при этом не делать, он и сам сможет.

Идеал русского точно отражен в сказке про Емелю, спящего на печке в ожидании, когда материальные блага сами придут к нему. Отсюда же любовь русских к отвлеченным и необязательным профессиям. В большинстве своем они не любят точные науки, а предпочитают что-нибудь возвышенное и духовное. Это подтверждает и всегда высокий конкурс в ВУЗы на специальности юристов, актеров, менеджеров, журналистов и чиновников.  Понятно, что в реальной жизни у подавляющего числа россиян так не выходит, но подсознательно он об этом всегда мечтает. Время от времени подобные мечты и иллюзии приобретают массовый характер и кажутся вполне достижимыми, и тогда требуется приход Грозного, Петра или Сталина, чтобы вернуть народ-мечтатель на землю, пролив в нее реки народной же крови.

Власть прекрасно знает о пристрастии простых людей к словам и образам и старается манипулировать этими средствами. Поэтому при Советах или при «суверенной демократии» власть в России осуществляет самый жестокий и тотальный контроль над СМИ. Исключение – на данный момент «Эхо Москвы» и «Новая газета» - лишь подтверждают правило, потому что их слабый голос тонет в мощном и слаженном хоре контролируемых государством газет, радиостанций и телеканалов.

Практически все политические деятели, звезды шоу-бизнеса, прочие «властители дум» в нынешней России имеют дутые имиджи. Они «накачаны» многократным повтором в  СМИ, за деньги или по разнарядке кремлевских и региональных властей. Рейтинг тех или иных политиков и партий впрямую зависит от возможности покупать или получать рекламное время на телевидении и полосы в газетах, а не реальные действия на общественном поприще.

Показательно, как кремлевские власти раздували имидж нынешнего президента. Мало кому известная личность, теряющаяся в дюжине вице-премьеров и лидеров партий, за год до вынужденной смены караула в Кремле вдруг заполонила собою все центральные СМИ. Он открывал родильные дома и движение по новым мостам; глубокомысленно заглядывал свинюшкам в глазки, посещая свинокомплексы, и уверенно двигал «мышкой» по коврику, демонстрируя умение «работать» в Сети. Он целился в мишени их винтовок и со знанием дела рассматривал новейшие образцы вооружения. Восхищенные журналисты договорились до того, что Медведев является автором лучшего учебника всех времен по праву, и по нему якобы выучились миллионы благодарных студентов.  Создавалось впечатление, что все остальные российские чиновники  высшего ранга вымерли, оставив этого вице-премьера в одиночестве исполнять их обязанности. Случись в эти полгода перед выборами второе пришествие Христа, ему не дали бы времени ни на одном российском теле-канале  или радио-волне.

Конечно, прав был Керенский, когда через десятилетия после «опереточного» бегства из Питера заявлял: «Будь в мое время телевидение, я бы и сейчас еще сидел в Зимнем дворце»…

В сегодняшней России формально нет цензуры, потому что она, в принципе, и не нужна власти: все ненужное отсеивается раньше и даже не пускается на «порог» средств массовой информации.

Странным образом, свобода слова в России привела к унизительной зависимости журналистов от хозяев СМИ или от чиновников, их курирующих.  Не каждый творческий человек может работать в таких условиях, поэтому общий уровень русской журналистики крайне низок, она откровенно сервильна и продажна. Она выполняет совсем не ту функцию, что ее западная сестра, контролирующая и критикующая три другие власти. В России работники СМИ выполняют в основном те же функции, что и служители культа, разве что отличаясь от последних излишней пошлостью  и глупостью.

 

Вера

 

Русский человек обычно идет в церковь, когда жизнь не удалась, и он осознает, что уже нет шансов изменить что-то в своем земном существовании. Чаще всего приход к вере у русского человека выражается в том, что он выучивает «Отче наш» наподобие того, как в школьные или студенческие годы он заучивал «Капитал» Маркса или «Шаг вперед два шага назад» Ленина. Как только он начинает на скамейке у подъезда рассказывать таким же озабоченным потусторонним будущим сверстникам, сколько раз он прочитал вчера вечером молитву, его начинают считать верующим. Это почти  сплошь пожилые люди, чувствующие близящийся конец своего земного срока и на всякий случай устраивающие контакт с хозяином загробного мира.

Вообще вера в России – это чисто возрастное явление, как артрит, почечные  колики или снижение зрения.

В количественном выражении верующие составляют не более 2-3 процентов населения, судя по наполнению церквей в праздничные церковные дни, когда посещение храмов обязательно. Но даже и этих прихожан называть верующими можно лишь условно, поскольку лишь незначительное меньшинство их слышало вообще о символе веры, может назвать авторов евангелий и других канонических произведений Нового завета, читали отцов церкви.

Широко разрекламированное «возрождение веры», это всего лишь один из мифов, навязанный обществу светскими и церковными властями.

Украшающие автомобили и квартиры иконы вовсе не говорят о вере их владельцев в Бога или сознательной приверженности принципам православия. Отношение к иконам у русских лучше всего выражено в присказке «Сгодится – буду молиться, не сгодится – горшки покрывать». Уничижительно- насмешливое отношение к служителям культа лучше всего иллюстрирует сказка Пушкина о попе и его блаженном работнике.

Если русский и начинает часто посещать церковь, то в этом больше сказывается заложенная в его природе склонность к общению и желание найти собеседника, с кем можно поделиться своим соображениями относительно предполагаемого будущего в том мире.

Интересно, что мужчины практически теряются в церквах среди подавляющего большинства прихожан-женщин. Мужчины в основном занимают должности священников и прочих служителей, дирижирующих этим женским оркестром. Как это ни странно, здесь просматривается явная аналогия с железнодорожными рабочими, где тщедушный мужичонка с карандашом и блокнотом руководит дебелыми бабами с кирками в мозолистых руках. 

Вера сегодня заполняет в России тот вакуум в душах и умах людей, что образовался за годы пренебрежения наукой. Власти верно рассудили, что церковь требует намного меньше затрат, чем наука, а помощь от нее в промывании мозгов населению.

Официальная православная церковь влачила бы жалкое существование, если бы не поддержка государства. Она выполняет функцию идейного обслуживания светской власти, и за это получает от нее и материальные блага, льготы ( вплоть до таможенных послаблений) и доступ к общественным институтам – в школы, в высшие учебные заведения и даже детсады.

Наполеон лишь мечтал о «жандарме в рясе», а русская церковь реализовала эту мечту еще за полтысячелетия до него. Показательно, что даже монголы демонстрировали уважение к отцам русской церкви, не притесняя ее, а, наоборот, наделяя ее привилегиями.  Монголо-татарские завоеватели раскусили готовность русской церкви служить одновременно « и Кесарю, и Богу», причем, первому явно с большим удовольствием.

Даже с советской властью церковь довольно быстро пошла на контакт, уже через полгода после Октябрьской революции забыв о многовековой симфонии православия и самодержавия и потянувшись к новым кремлевским властителям. Об этом с негодованием пишет Бунин в «Окаянных днях».

Неудивительно, что значительная часть служителей церкви во время последней войны прислуживала оккупационным властям. Зарубежная церковь даже благословляла Власова на борьбу с советской армией рука об руку с фашистами. Поэтому сегодня они требуют признать власовцев борцами с  безбожным большевизмом.    

Глубокая вера и сознательное выполнение обрядов и традиций встречаются скорее и чаще у староверов. Характерно, что в отношении светских властей они всегда занимали протестную позицию, за что преследовались при любых режимах. Так при царях они платили двойную подушную подать, и были в этом отношении поставлены в худшее положение, чем даже иностранцы. Но даже этой суровой фискальной мерой властям не удалось вернуть старообрядцев в лоно традиционной церкви. Старательное подстраивание под любой доминирующий политический формат, начиная от монголов и кончая Сталиным, столь свойственная православной церкви, совершенно немыслимая для старообрядцев вещь. Их религиозный консерватизм и буквальное следование постулатам раннего христианства в любом случае достойны уважения.

Простой русский человек наверняка с большим душевным комфортом чувствует себя в сектах – старообрядцы, молокане, хлысты, баптисты. Интеллигенция с большим удовольствием пополняет ряды экзотических для России культов – католиков, буддистов, адвентистов и мормонов. Этот выбор объясняется всегдашней склонностью русского среднего класса ко всему иностранному.

 

Отношение к иностранцам

 

 

Обвинения русских в ксенофобии  исходят в большей степени не столько из внешнего мира, а от собственной власти. У нее подобного качества, как мы видели, нет и  в помине, по причинам, изложенным выше. Причина ксенофобии русского народа довольно проста: ни один из завоевателей за все эти столетия не пришел, чтобы хоть немного облегчить положение местного населения. Первыми были варяги, которые вместе с порядком принесли в страну, освобожденную от хазарского правления, не меньшие налоги и еще большее угнетение. Об ужасах татаро-монгольского нашествия и говорить не приходится, да к ним добавились еще и  регулярные наезды ханских баскаков, выколачивающих налоги. Затем, воспользовавшись смутою, в Россию ввалились поляки, грабившие все на своем пути к Москве. Через столетие после них в Россию пришел легкомысленный швед Карл, который, кажется, был единственным завоевателем России, не оставившим по себе недобрую память в народе. «Железная башка», отважно сражавшийся с превосходящей его коалицией поляков, датчан и русских, даже вызывает некоторое сочувствие. Блистательный Наполеон так и не решился надеть «якобинские сапоги», хотя многие простые русские ожидали его как избавителя от ига господ. В конечном итоге, и он вынудил народ ухватиться за дубину.

О Гитлере и говорить нечего: этот открыто призывал своих солдат убивать любого русского, который осмелится хотя бы лишь бросить косой взгляд на завоевателя. Ждать после всей этой многовековой традиции доброжелательного отношения к иностранцам довольно трудно.

Тем не менее, в частном порядке русский воспринимает людей из-за рубежа двойственно: с одной стороны чувствуется опаска и подозрительность, с другой, русский гордится своим личным знакомством с иностранцем так, «как будто его самого произвели в следующий чин».

Речь идет, разумеется, об иностранце с Запада, а не из Средней Азии или Африки.

«Запад нам поможет!» - этот лозунг приобрел сегодня комический характер, но он очень часто служил путеводной звездой для российской элиты. У Запада учились при Петре и при Ленине, Западу поклонялись и при Лжедмитрии и при Ельцине. При этом Запад неоднократно самым жестким образом развеивал русские иллюзии.

 Никто не отблагодарил Россию за чрезмерные усилия на начальном периоде Первой Мировой войны, когда она миллионами жизней своих солдат заплатила за конечный успех Англии, Франции и примкнувшей к ним позднее Америки. Русские поступили самоубийственно, наступая в Восточной Пруссии, чтобы ослабить давление немцев на Париж. Франция была спасена, но российская монархия за это поплатилась жизнью.

            Рациональный характер западного человека не позволил бы ему идти на такие жертвы ради самого дорогого союзника, что англичане и французы и продемонстрировали в дни «Странной войны», когда немцы безнаказанно громили преданную всеми Польшу. Между прочим, большая часть русской элиты накануне крушения режима последнего царя понимала, что все это кончится печально для нее, но их слабые попытки что-то предпринять наталкивались на жесткую позицию союзников. Последний французский посол при царе Морис Палеолог в своем дневнике искренне возмущается слабыми попытками Временного правительства предотвратить приближающуюся катастрофу. Логика француза проста и понятна: вместе начинали войну, вместе нужно ее и заканчивать. И раз уж заплатили за будущую победу такую высокую цену, то нужно сражаться до конца. Интересно, что двумя десятилетиями позже, когда Англия и Франция подверглись нападению Гитлера, страна Палеолога оказалась в состоянии ступора, не имея сил сопротивляться победоносному вермахту. Потерпев страшное поражение в июне 1940-го года, Франция была вынуждена пойти на сепаратный мир с немцами, оставляя англичан в одиночестве. И Англия, осознав и поняв катастрофическое положение союзника, благородно вернула Франции ее обещание воевать вместе до полной победы над врагом. Более того, капитулировавшая перед Гитлером Франция была допущена в круг победителей в мае 1945, вызвав при подписании  акта о безоговорочной капитуляции саркастическую реплику Кейтеля: «Как, мы и ВАМ войну проиграли?»

Подобной снисходительности Россия никогда не заслуживала у своих союзников. Хотя все их тогдашние лидеры  понимали несправедливость подобного отношения к России. Вот как оценивал результаты Первой Мировой войны для России Уинстон Черчилль: « Ни к одной стране мира история не была так несправедлива, как к России. Несмотря на огромные жертвы ради союзников, она, как корабль, пошла ко дну уже в виду гавани, в тот момент, когда положение для нее было лучше, чем когда бы то ни было. Она пала, как Ирод древних времен, изъеденный червями…»

Осознавали близость победы над Центральными державам и правящие классы России, но они уже ничего не могли сделать с уставшим от многолетнего напряжения и озлобленным постоянными поражениями народом. Точка возврата, как это всегда бывает во взаимоотношениях народа с властью, оказалась давно пройдена. И все конвульсивные попытки правящей власти придать хоть какой-то смысл продолжения бойни (проливы и Константинополь, например) не оказали никакого впечатления на народ.

Наблюдательный и точный в оценках М. Палеолог счел возможным так аттестовать Временное правительство в телеграфном ответе своему министру на вопрос, кто же управляет Россией после свержения царя: «Я просто обязан доложить, что в настоящий момент Российская империя управляется лунатиками».

Поэтому большевикам и эсерам не составило большого труда отнять власть у этих лунатиков. Английский посол Бьюкенен, описывая события 7 ноября 1917 года в Петрограде, пишет, что в момент взятия большевиками Зимнего дворца, где засело Временное правительство, он лично «наблюдал, что по Троицкому мосту все время ходили трамваи, как и всегда».

И сейчас достаточно сформироваться партии решительно настроенных людей, чтобы отнять власть у нынешних слабых властителей. Необходимо лишь стихийное начало, какой-нибудь социальный  конфликт, вызванный девальвацией рубля, катастрофой в коммунальной сфере или чрезвычайным налогообложением. Причиной возмущения может стать и резкое падение цен на сырье на мировых рынках, прежде всего, углеводородов, что немедленно скажется на способности власти осуществлять социальные и пенсионные выплаты. Это вполне в духе нашей российской традиции – как сбор  
чрезмерной дани, повлекшей гибель Игоря, долгая неудачная война, подписавшая смертный приговор Романовым, повсеместная пропажа товаров первой необходимости с полок магазинов, сломавшая казавшуюся незыблемой советскую государственную машину. Нынешняя власть сломается, скорее всего, на бесконтрольной алчности Газпрома, который безостановочно поднимает цены на «голубое топливо», как будто стараясь сделать его недоступным для большинства населения. Еще опаснее будет ситуация в коммунальном секторе, когда подойдет срок капитального ремонта 60-70% зданий, построенных в два-три послевоенных десятилетия. Этот срок очень близок. И это будет катастрофа, которую ни сама власть, ни самая щедрая иностранная помощь не предотвратят.

 

Заклятые братья

 

Говоря о взаимоотношениях русских и иностранцев, следует отметить, что представители разных народов, попадая в России в стрессовую ситуацию холода, голода и бескомпромиссных военных действий, ведут себя совершенно по-разному.

Так случилось в прошлой войне, что в излучине Дона в одних и тех же населенных пунктах в районе Калача соседствовали и сменяли друг друга румынские, итальянские и собственно германские части. Сначала эти позиции на флангах увязшей в Сталинграде 6-ой армии заняли румыны. Чуть позднее по соседству разместили более надежные итальянские части. Но примерно за неделю до русского контрнаступления немецкое командование почувствовало все же уязвимость флангов и направило на их усиление свой резервный 48-ой танковый корпус. Первое, что сделали немцы, придя на позиции, это заняли немногочисленные избы, выгнав прежде поселившихся там румын в степь. Целую неделю, по воспоминаниям местных жителей, те рыли в мерзлой земле землянки, стаскивая в них уворованную у селян утварь, одежду и постельные принадлежности.  Как раз к 19-му ноября они устроились в своих подземных жилищах, но тут ударили тысячи русских пушек, а сотни русских танков опрокинули слабый фронт союзников немцев.

 Собственно, никто, кроме самих немцев, сопротивления не оказал: румыны забились в свои  норы и  сидели там еще неделями, поскольку брать их в плен никто не собирался – они никакой опасности не представляли, а содержать их пришлось бы долгую зиму. Так они по хуторам и станицам в своих лохмотьях и ходили почти до самой весны, христарадничая, и помогая местным в хозяйстве за пропитание.

Итальянцы же при первых признаках катастрофы вели себя намного более активно – их было очень трудно взять в плен, поскольку они сразу ударились в бегство. Местные утверждают даже, что их как ветром сдуло прямо еще во время  нашей артподготовки, несмотря на опасную для жизни плотность русского огня. Как раз в это время в Берлине находилась с визитом группа высших итальянских офицеров, и, узнав о событиях под Сталинградом, они обратились к немецким коллегам с вопросом, велики ли потери в итальянской армии.  « Никаких потерь нет – они просто разбегаются» - такой лапидарный ответ дали немцы.

Лишь сами немцы упорствовали в оказании сопротивления, но под комбинированным и постоянным воздействием холода, отсутствия боеприпасов и превосходящих сил противника, и они начали сдаваться в плен.

Это правило действительно не только в военное время - из иностранцев лучше всего в России приживаются немцы.

Уже в первом поколении они начинают говорить по-русски, в то время, как француз или англичанин может десятилетиями жить в России и не выучиться русскому языку. Во втором поколении они практически сливаются с основной массой русских, выделяясь среди них лишь германскими фамилиями. Они прекрасно живут в Сибири и Казахстане, на Волге и Урале, причем, образовывая целые хутора и даже села с германскими названиями. Этой традиции уже более тысячелетия: первые варяжские князья через два поколения жизни в среде славян сменили свои скандинавские имена Родерик, Хельг и Ингвар на Святослав, Владимир и Ярослав.

Но к нашему времени двухвековое русско-германское единоборство уже завершилось. Сегодня у русских иные заклятые братья.

Россияне и американцы при всей своей непохожести прекрасно дополняли бы друг друга. Если взять, как у Гоголя в описании Иван Иваныча и Ивана Никифоровича, голову одного да приставить к ней туловище другого, прагматизм американца разбавить мечтательностью русского,  к излишнему законопослушанию одних добавить толику авантюризма других да урезать индивидуализм первых коллективизмом вторых, получился бы крайне перспективный субъект.

В новой истории этих двух стран заметен определенный параллелизм. Обе нации получили большую часть своей территории практически без сопутствующего населения. Русские колонизировали бескрайние и скудно населенные земли Сибири и Дальнего Востока в своем движении к восходу солнца. Американские же пионеры шли на запад, колонизируя земли немногочисленных индейских племен.

Оба народа довольно лояльно относились к новоприбывшим в их страну – немцы одинаково хорошо принимались и правительством Екатерины, размещавшей их в Поволжье, и английским королем, заселявшим германскими эмигрантами новые заокеанские колонии.  

Собственно, тогда-то и началась параллельная история двух великанов – России и Америки.  История наших взаимоотношений – это длинный перечень упущенных возможностей.

Впервые наши параллельные истории сблизились в последней четверти 18-го века. Два народных восстания против существующих властей произошли практически одновременно: в России Пугачев потряс существующее государственное устройство, а в Америке – народ выступил против монархии и угнетения. Крови было, безусловно, больше в России, а вот практический результат – при меньших затратах – был достигнут в Америке. Это, если исходить из принятого в европейской цивилизации критерия оценки результата. Пугачев же и не стремился к какому-то конкретному результату, он воспринимал происходящее как месть апокалиптического масштаба правящей элите страны: «Господу было угодно наказать Россию мною».

Измученным бесправием и неравенством русским важнее наказание за преступление, а не его искоренение. Американцы же стремятся не столько наказать за преступления, сколько устранить ситуацию, при которой они становятся возможными. Поэтому в Америке бунт против монарха закончился созданием демократического государства; в России же еще сто лет властвовало крепостное рабство.  

Следующей вехой, сблизившей исторические маршруты столь отдаленных друг от друга стран, стала  Гражданская война в США в середине 19-го века.  Россия симпатизировала Северу, в основном из-за того, что ее противники по недавней Крымской войне – Англия и Франция, выступили на стороне Юга с его дешевым хлопком. Но дальше симпатий дело не пошло: Россия смотрела на растущего в западном полушарии гиганта свысока, уверенная, что Европа будет доминировать в мире на века. В результате мы упустили возможность установления более близких и дружественных отношений, что могло бы повлиять на события мировой истории начала 20-го века.

Америка ответила симметрично через полвека – когда в России начиналась гражданская война.  На исходе  Первой мировой Ленин и Вильсон соревновались в приверженности демократическим принципам послевоенного мироустройства. Апрельские тезисы и 14 пунктов имеют, как ни странно, много общего, хотя написаны с разными, отчасти противоположными целями. Вообще заокеанская демократия, в отличие от безусловных противников большевиков – Англии и Франции, долго заигрывала с Лениным и Троцким, а президент Вильсон даже намеревался помочь им в военном отношении. Рассматривалось даже участие американского экспедиционного корпуса в заполнении развалившегося русского фронта против немцев. Но дальше слов дело не пошло, и, в конечном счете, американцы скатились на позицию старой Антанты. Сейчас кажется, что Америка поспешила махнуть рукой на, казалось бы, катящуюся в пропасть Россию. Американцы предпочли Троцкому Колчака, обещавшего им не пустить японцев в Сибирь. Возобладал не геополитический, а классовый подход к эвентуальному противнику и американцы, в сущности, лишь усилили своего будущего соперника на Тихом океане по Второй Мировой войне.  Большевики же лишились последнего возможного союзника среди великих держав и потенциальной возможности усвоить некоторые преимущества американской демократической модели.

Дипломатические отношения России с США были прерваны на 15 лет.

В середине двадцатого века две страны вновь получили шанс выйти на параллельный отрезок в истории – они оказались по одну сторону в противостоянии с самым страшным врагом демократии – фашизмом. И после победы над ним Россия стала наряду с США самой мощной державой мира. Но обе стороны продемонстрировали полную неспособность нести на себе столь тяжкий груз и скатились, к радости подтолкнувших их к конфликту сателлитов, к холодной войне. Это враждебное состояние, длившееся почти полвека, служит самым наглядным подтверждением того, что мы не умеем до сих пор отличать главные вызовы истории от второстепенных, настоящую опасность – от кажущейся.

Именно Америка и сыграла главную роль в начале девяностых в крушении тоталитарной химеры, называемой СССР. Хотя могла бы прежде подумать, что случится с нею самою, когда рухнет ее противовес на геополитических качелях. Увлекшись триумфами и дележом богатейших трофеев, американцы не заметили, что вакуум власти в России заполнили те же, кто создавал и поддерживал тоталитаризм, только, сделавшие пластическую операцию и сменившие мундиры жандармов на костюмы бизнесменов.

Сегодня Россия и Америка похожи на двух стареющих атлетов, с накачанными, но, увы, почти бессильными мускулами, бредущих по малоприветливой, плохо освещенной улице, заполненной хитроумными китайцами, коварными арабами и взрывчатыми латинос. Пока им еще уступают дорогу, из уважения к габаритам и по вековой привычке, но сгущаются сумерки, недоброжелательная толпа растет и ситуация становится все более опасной для парочки.

Этот «вечер в Византии» одинаково опасен для обоих, но Россия все же имеет некоторый опыт подобных катастроф – в 13-ом, 17-ом и 20-ом веках она стояла уже на краю пропасти. Как поведет себя в этой ситуации Америка, неизвестно. Бисмарковское ехидное изречение «Господь всемогущий всегда заботится о младенцах, пьяницах и американцах» сегодня уже не соответствует действительности – в эпоху Бисмарка Господь еще не знал про межконтинентальные баллистические ракеты, ну а уж атом расщеплять американцы научились сами.

Вся история этих двух народов показывает, что ее новые вызовы лучше встречать вместе, чем поодиночке.

 

История России

 

Невозможно описать русский народ без упоминания о его очень специфическом отношении к собственной истории.  

В России история больше, чем просто ряд событий и фактов из прошлого. Это установка, зависимая от сегодняшней конъюнктуры и завтрашних намерений властей,  предельно политизированная и постоянно меняющаяся наука. То одни, то другие персонажи этой истории выходят на первый план или, наоборот, уходят во тьму забвения, положительные становятся отрицательными и наоборот, красные, черные и белые меняются местами.

Населяющие русскую историю персонажи столь же непостоянны и противоречивы, как и сам русский народ.

Сегодня он славит Троцкого и Чапаева, назавтра ему предлагают восторгаться Колчаком и Каппелем;  Ленин, в качестве образца для подражания, сменяется Керенским или Николаем.  

В русской истории происходит постоянная смена оценок исторических событий и персон. За ними следуют еще более худшее: неугомонные русские начинают стаскивать гробы прежде проклятых исторических персонажей в свое отечество из эмигрантских кладбищ и устраивать истерику вокруг Мавзолея, из которого уже однажды выносили останки идола, которому так долго и позорно поклонялись.  Это чисто русское занятие: ни египтянам, ни туркам подобное не приходит в голову.

В России уже тысячелетие практикуется нечто схожее с римским обычаем «осуждения памяти».  Он заключался в том, что многие принцепсы, наследуя высшую власть в Риме, подвергали официальному осуждению предыдущего руководителя страны: отменяли принятые им законы, убирали его статуи с форума и иных общественных мест, запрещали даже упоминания о нем в устной и письменной речи. В России практически каждый последующий руководитель клянет предыдущего, обвиняя его во всех грехах. Борис Годунов осуждает чрезмерную кровожадность режима Ивана Грозного, как будто сам при этом был где-то за границей; Хрущев проклинает сталинщину, как будто сам не играл в ней одну из главных ролей; Путин клянет «лихие девяностые», как будто сам получил президентство не из рук Ельцина, руководившего страной именно в то десятилетие. Теперь дело за Медведевым, который явно начинает понимать, что пора и ему дистанцироваться от своего предшественника…

В каждом таком случае ставка делается на короткую память русского человека: тот же Путин считает, что никто не вспомнит о том, что именно в те «лихие» девяностые он и сделал самый важный и значительный скачок в своей политической карьере. 

Отчасти этот расчет на «короткую память» верен – простой русский человек нелюбопытен и беспамятен, что, в общем, трудно считать недостатком. Возможно, что эта забывчивость стала уже в русском человеке формой психологической самозащиты – если б ему пришлось все помнить, жизнь его превратилась бы в  нескончаемую череду актов мщения и возмездия. Возможность легко забывать недавнее прошлое позволяет русскому снисходительно наблюдать за нескончаемой толпой прохиндеев и глупцов, сменяющих друг друга во власти.

Этих персонажей должны помнить и давать им объективную оценку историки, но не все они отваживаются на столь «долгую память». Русских историков часто лишают не только свободы, но и жизни. Конечно, можно сослаться на то, что в том же Риме при Тиберии казнили историка Кремуция Корда за положительную оценку «цезареубийц» Брута и Кассия, но, во-первых, это был единичный случай, а во-вторых, при Тиберии распяли на кресте еще более значительную личность, чем рядового римского историка. Так что это было скорее исключением из правил, чем правилом.

Список же русских историков, пострадавших только при Сталине, впечатляет: даже такие гиганты, как Е. Тарле и Н. Лихачев, С. Платонов и Ю. Готье отведали тюремной баланды прежде, чем поняли, что русскую историю нужно писать с оглядкой на существующую в данный момент власть.

Но и это не так просто, как кажется: сама власть постоянно выдает взаимоисключающие исторические оценки. Сталин бросался из одной крайности в другую: перед заключением пакта Молотова-Риббентропа немцы вдруг исчезли из истории как враги России и даже фильм про Ал. Невского и его победу на Чудском озере оказался под запретом. Но уже через полтора года он вновь шел во всех кинотеатрах. В середине 30-х Сталин постоянно утверждал, «что история России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно все били… Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польские паны.»

Однако по мере роста военной опасности в начале 40-х Сталин призывал уже к проявлению гордости за великих русских полководцев – Дм. Донского, А. Суворова и М. Кутузова. Угадать завтрашнюю историческую установку властей довольно трудно.

Отзвуки подобной конъюнктурности чувствуются уже в первом русском историческом документе – «Повести временных лет» Нестора.

Так что вся тысячелетняя история страны, по крайней мере, в официальном ее варианте, во многом фальсифицирована. И чем активнее власти « борются с фальсификацией истории, искажающей образ России», тем более фальшивой она становится.

Создается впечатление, что вся многовековая история России это невостребованное потомками послание из прошлого. Вот этот мессидж лучше всего подходит для завершения  краткого экскурса в историю России – он сохранился в воспоминаниях генерала Ал. Брусилова:  « Вся русская история у нас налицо, и многие великие люди в ней были большевиками по методу их управления и действий. Иоанн Грозный, Петр Великий, Пугачев. Сам характер народа, дух его как сотни лет назад, так и теперь, вырисовывается неизменными переходами от кротости и смирения до зверств и бесчинства….»  

Короче и точнее не скажешь.

 

Предварительные итоги

 

Определив основные черты русского характера, сложившиеся под комбинированным воздействием жестокого климата, стесненного жилищ и беспрецедентно долгого и беспощадного угнетения, и рассмотрев кратко российскую историю, можно подвести некоторые промежуточные итоги существования русской нации.

Если обратиться к сухим цифрам, и рассмотреть их в сравнении с демографическими показателями некоторых наших соседей, то они звучат как приговор стране и ее народу.

Россия в 1854 году имела 68 миллионов населения, в 1897 году ( через сорок с небольшим лет) население страны почти удвоилось – 124 миллиона,  а к 1914 году население достигло 145 миллионов, причем, почти половина из них родилась в новом, многообещающем 20-ом веке. И на этом все застопорилось.  

В 20-ом веке население России не увеличивалось, а уменьшалось, в лучшие времена составляя все те же 145 миллионов (перепись 2003 года).

К началу прошлого века великий Китай имел «всего» 300 миллионов населения, но за одно всего столетие его население – несмотря на войны и массовый геноцид со стороны японских оккупантов – выросло в 5 раз.

Еще хуже для нас ситуация выглядит на наших  южных границах. Здесь наш главный эвентуальный противник Турция показывала в этом же веке очень опасную для нас  динамику роста населения. В 1927 году турков было всего  13 миллионов, а в  2007 году  - уже 72 миллиона ( рост в 5 с лишним раз).

Понятно, что у них не было Второй Мировой войны, да и Первую они вели где-то на задворках основных ТВД, но все же разница показательна. Похоже, что они и мы развивались в противоположном направлении.

Ситуация выглядела бы крайне опасной, если бы не многократный опыт России стоять на краю пропасти и, в последний момент, от нее уворачиваться. За свою тысячелетнюю историю Россия часто балансировала на грани войны на два фронта, сгубившую, в конце концов, более организованных и воинственных германцев. Вот краткий перечень наиболее опасных с военной точки зрения моментов русской истории.

В 9 веке две волны – варяжская с северо-запада и хазарская с юго-востока накрывали уже Россию, но в последний момент она увернулась, пригласив к себе варягов править ею.

В 13-ом веке два нашествия – монголов с востока и шведско-немецких рыцарей с запада – так же могли поставить крест над Россией, но русские подчинились монголам и даже использовали их в отражении натиска с запада.

В 16-17-ом веках Россия одновременно воевала с крымчанами, казанскими татарами и Речью Посполитой, но она временами натравливала крымчан на поляков, и сталкивала с теми же поляками шведов.

В начале 18 века турки с юга и шведы с севера атаковали Россию, но и тут русские увернулись, практически купив у турецких визирей нейтралитет, которым они воспользовались для разгрома Карла Шведского.

В 20-ом веке дважды Россия сталкивалась в смертельном единоборстве с необычайно мощной Германией, и оба раза неверный выбор Японии спас нашу страну.

В Первую мировую Япония оказалось, к счастью для нас, на противоположной от Германии стороне: будь иначе, к лету 1918 года германская – с запада, а японская – с востока – волны оккупации накрыли бы Россию, сомкнувшись где-то на Урале.

Во Второй мировой Япония была на стороне наших противников, но, опять же, к счастью для нас, ошиблась, выбрав в качестве цели нападения Перл-Харбор, а не Владивосток. В результате мы смогли сокрушить немцев под Москвой, бросив на их измотанные и замерзающие войска наши свежие сибирские дивизии. И Америка стала нашим реальным союзником.

Но за все эти опасные геополитические игры пришлось заплатить очень высокую цену человеческими жизнями – два десятка миллионов сограждан мы потеряли во Вторую мировую войну, хотя могли бы отделаться меньшими потерями,  если бы имели другое руководство.

Русская элита всегда, не задумываясь, расплачивалась за свое неумение руководить и воевать миллионами жизней своего народа. Дело даже не в соотношении потерь, а в заданном их масштабе. Он всегда был как минимум на порядок выше, чем в боевых действиях на других театрах военных действий. Расточительность, с которой русские власти используют людские ресурсы в сражениях, проявляется давно и очень заметна в сравнениях.

Французы в поставившей под сомнение их существование как нации Столетней войне оперировали совсем другими цифрами, чем русские в то же самое время в Куликовской битве. В ней участвовало с обеих сторон около 200 тысяч, в то время как в знаменитой Битве Селедок в 1429 году французы потерпели сокрушительное поражение, потеряв 500 человек. В самой же битве участвовало с каждой из сторон по нескольку тысяч человек.

В сражении за форт Сен-Лу, узловом моменте снятия осады Орлеана Девой Франции, англичане потеряли более ста человек, а сорок попало в плен.

Между тем, население Англии, а, тем более, Франции, было в 14-15 веках выше, чем в России. Но тамошние власти были куда как скупее на потери своих подданных, чем русские.  

Можно сравнить, к примеру, потери немцев, в польской кампании 1939 года и во французской – в 1940 –году: они не превышали ста тысяч убитыми и пропавшими без вести, в то время как последовавшая война в России унесла почти 7 миллионов немецких жизней. Конечно, и мы заплатили за победу, « за ценой не постояв».

Все дело в том, что ценность жизни отдельного русского для руководства государства всегда составляло микроскопическую величину, и оно просто не обращало внимания на потери.

Это всегда беспокоило тех, кто собирался завоевывать Россию, и заставляло их заранее проявлять жестокость к местному населению.

Гитлер, напутствуя своих солдат перед вторжением 22 июня, говорил: «Вы вступаете на территорию, где жизнь человека традиционно ничего не стоит. (…) Война против России такова, что ее нельзя вести по законам рыцарства. Ее необходимо вести с беспрецедентной, неумолимой жестокостью. (…) Всякое сопротивление должно быть наказуемо посредством распространения такого террора, которые потребуется для искоренения любых попыток сопротивления».

Еще более откровенным был фюрер, когда кто-то из ведомства Розенберга по Восточным территориям робко предложил помягче обращаться с местным населением. «Вы ничего не понимаете, - оборвал Гитлер собеседника.- Россия – это наша Африка. Русские – это наши рабы.»

Удивительным образом эти высказывания немецкого фюрера совпадают с методами и целями, которыми русская элита управляла и управляет своим народом.

Поэтому не стоит удивляться тому, что мы расплачиваемся катастрофическим  уменьшением населения за низкий уровень своего национального руководства.

Именно оно ответственно за ужасные потери в войнах, а остальное «добирают», заставляя народ расплачиваться  за «реформы», до которых так охочи наши властители со времен Грозного и Петра до Столыпина и Сталина.

Экономические реформы - это отдельная статья в длинном и долгом русском мартирологе.

Сотни лет российских реформ показали, что любые обещания реформаторов улучшить ситуацию в стране лишь ухудшают ее, попутно усеивая страну трупами миллионов несчастных сограждан.

Русские,  по мнению иностранных наблюдателей, «проявляют исключительную виртуозность в крушении всех своих начинаний».  Это особенно заметно в  области экономики, и проявляется в постоянном и бессмысленном ее реформировании. Причина неудач всех этих начинаний заключается в одном и том же: они всегда идут против воли основной части населения страны.

Всегда народ откликается на нововведения либо бунтами, либо пассивным сопротивлением,  и понять его можно: платит всегда и только он один. Изменяется лишь масштаб гекатомбы – при Петре и Сталине он больше, при Александре и Путине – он меньше, но в любом случае само состояние вечной жертвы унизительно для достоинства человека.

И подводя промежуточный итог всей этой истории, так щедро окрашенной в черный цвет, хотелось бы ответить на пару вопросов: как долго при совокупности стольких негативных факторов может еще существовать страна под названием  Россия?

И еще один вопрос: кто или что спасало бедную Россию все это время? Какой капитан или штурман спасал этот корабль, все время попадающий в штормы и бури?  Служитель прогресса Петр? Александр Освободитель? Эффективный менеджер Сталин? Жесткий государственник Путин?

Нет, конечно, все предыдущее изложение показывает в достоверной убедительности: русская элита всегда была постыдно недееспособна.

Тогда, может быть, счастливый случай выручал все время Россию? Благосклонная судьба ей потворствовала?

Но и она не может длиться беспрерывно, веками. Повезти может раз, другой, но ведь не все же время?!

Народ?

Быть может, русский народ выручал свою страну, когда элита в очередной раз демонстрировала свою недееспособность? Но он, этот самый народ, похоже, не любит государства и совсем уж точно не поддерживает его элиту. Он всегда желает лишь одного: чтобы его оставили в покое – не требовали рекрутов, не изымали налогов, не таскали его пьяным в участок и вообще не трогали его.

Тогда – что?

И как долго это еще будет длиться?

Куда мы идем?

 

Quo vadis,  Rus?

 Русский человек как разновидность хомо сапиенс является продуктом двух объективных и неизменных факторов: неблагосклонной к человеку природы и еще более недоброжелательного к простому человеку архетипа управления – все остальное производное от этих двух фундаментальных величин.

 Ни та, ни другая составляющая этого двуединства не изменится в обозримом будущем, пусть даже Америка и Китай  окончательно откажутся подписывать Киотские соглашения, а российские власти приведут законы в соответствие хотя бы с Кодексом Наполеона.

В первом случае продолжится рост последствий «парникового эффекта», но его действие во многом раздуто экологами в целях оправдания собственной деятельности, а если это и скажется, то потепление станет заметным через столетия.

Что же касается кодексов и правил,  то никакие законы в России не гарантируют гражданам их неукоснительного выполнения ( см. гл. 3). 

Поэтому русские едва ли изменятся, как тип человека, а русский характер не станет более предсказуемым, рациональным или лояльным властям, несмотря на усиливающиеся попытки заменить российский генофонд  привлекаемыми в страну контингентами чужестранцев из ближнего, и в меньшей степени, из дальнего зарубежья. Те же эфиопы или полинезийцы, помещенные в ареал постоянного действия двух вышеупомянутых факторов, неизбежно уже во втором поколении приобретут основные черты русского характера. (Но зато мы утрем нос Наполеону, ехидно утверждавшему, что «с русскими все было бы понятно, если б не цвет кожи!»).

Так что заменить русский народ на нечто другое не удастся. Сам же русский народ никогда не решится на сецессию наподобие тех, что время от времени устраивал римским патрициям плебс, отстаивая свои права. Русский плебс испытывает несправедливость на порядок большую, чем римский, но ему помогает мириться с нею широко распространенная в низах народа иллюзия: не мы, так наши дети окажутся в числе угнетателей, а не угнетенных. Свойственный любому русскому фатализм обещает ему, что свалится и на него случай-удача, он уверен, что случай и только случай помогает карьере – удачное замужество или карьера одноклассника,  помощь собутыльника или заступничество любовницы могут дать больше, чем любое образование. Надо лежать на печке или поймать золотую рыбку, и все устроится само собою.

Поэтому единство угнетателей и угнетенных в России нерасторжимо.

Что же касается замены элиты, то ее-то неоднократно меняли в нашей истории и всегда «башмак по ноге стаптывался». Как уже было отмечено, в России не получается « быть у воды и не напиться».

Любое массированное или организованное изменение в социальной структуре населения в России приводит лишь к тому, что угнетенные и угнетатели меняются местами. Изредка меняются  только методы, и интенсивность угнетения, но не сам принцип замены. Свергнувшие в 1917 старый монархический строй революционеры, боровшиеся с угнетателями, сами очень быстро стали угнетателями, и их, в свою очередь, уже в 1937 году отбросили в массу угнетенных, причем, отбросили с жестокостью и яростью, которой даже в кошмарном сне не видели старые большевики.

Теперь к вопросу о том, как долго это может длиться и чем может закончиться.

Все познается в сравнении – посмотрим, как прожили и как уходили с авансцены истории великие империи прошлого.

В последнее время стало общим местом сравнивать Россию с Византией в последний период ее существования. Для сравнения есть всего одно основание – молодая Россия была одной из соседок стареющей Византии и получила от нее свою религию. И все – во всем остальном эти страны различаются и различаются полярно: благодатный малоазиатский климат сформировал совершенно другой тип человека и другое государство, чем у русских.

 Сюда, на эти плодородные земли, со времен ахейцев, сокрушивших Трою, приходили целые народы. Приходили с намерением поселиться, а не оккупировать на время территорию, чтобы выкачивать из нее природные ресурсы, как в случае с Россией. Это давление продолжалось веками, беспрерывно: готы, болгары, арабы, турки сменяли друг друга, отрывая от империи лакомые кусочки – у России такой кусочек всего один и он теперь в Украине. Хотя, не исключено, что она Крыма не удержит в своих руках.  

Помимо этого,  история Византии это еще и нескончаемая борьба претендентов на высшую власть и частные религиозные войны – история России подобного не знает. Были и у нас распри в элите, но они ограничивались переворотами в узкой дворцовой среде или в еще более узком кругу Политбюро. У нас все заканчивалось удачным ударом табакеркой по голове или ядом за ужином у министра.  

Что касается религиозных войн, то у нас как пустили при Владимире златоусого Перуна-истукана вниз по Днепру в конце 10-го века, так до середины 17-го  ( до правки религиозных книг) при Алексее Михайловиче никаких потрясений в духовной сфере больше не было. Да и в расколе элита сразу определилась, на чьей она стороне, целиком пойдя за царем и патриархом. Две маргинальные боярыни да диссидент Аввакум – вот и весь противоположный лагерь. Старообрядцы же  просто сжигали себя деревнями, что, конечно, никак не тянет на религиозные войны, которые сотрясали Византийскую империю.

Так что пример Византии России не подходит и не дает оснований для сравнения.

Из всех мировых империй ближе всех нам, кажется, все же Ассирия - предельно централизованная, жестокая и амбициозная деспотия, угнетавшая свой собственный народ не меньше, чем соседей. Налоговый гнет был многообразен и выбивался из населения самым беспощадным образом. Государство держалось на двух китах – многочисленной бюрократии и огромном для того времени войске. Которое, кстати, без дела не сидело – Ассирия постоянно вела войны с соседями, в которых долго ей сопутствовало военное счастье. Самовосхваление высшей власти достигало почти комических масштабов. Вот как величал себя Асархаддон, один из жесточайших ассирийских владык: «Я могуч, я всесилен, я герой, я отважен, я почтенен, я великолепен, я уничтожил всех врагов и покорил всех непокорных…»  Эта титулатура вполне подойдет большинству российских правителей, которые говорят о себе практически то же самое, но с более скромным видом, и не все сразу. Обычно фрагментами, которые вмещает в себя монитор телесуфлера.

 Кончилось все это величие в один не самый прекрасный августовский день 612 года до н.э.,  когда покоренные народы  пришли под стены Ниневии и принесли с собою неоплаченные векселя. Город был стерт с лица земли, а население поголовно вырезано. Но ассирийцам все же удалось громко хлопнуть дверью, уходя с арены истории.  После гибели столиц государства Ниневии и Ашшура остатки армии и элиты прорвались  в Кальху, Харран и Каркемыш, и там устроили погребальный костер нации в сражениях на тотальное уничтожение. Себя не пожалели, но заставили мидян, вавилонян и скифов заплатить высокую цену за свое поражение. Можно быть абсолютно уверенным, что если бы ассирийцы изобрели атомную бомбу, они бы обязательно ее применили, и на этом история человечества на планете Земля кончилась бы.

Очень хотелось бы верить, что России не придется так громко хлопать дверью. А в остальном все очень похоже на Ассирию.

Теперь о сроках существования империй, подобных российской. Здесь аналогию, подходящую России, найти еще труднее.

Ассирия доминировала в Передней Азии всего два – два с половиною века – со времен великого Салманасара Третьего ( середина 9-го века до н.э.). до крушения в конце 7-го века.

Британская империя тоже не оказалась вечной – она прожила около трех столетий: со второй половины семнадцатого века ( эпоха после-Кромвелевской Реставрации) до середины же двадцатого – распада Британской империи. Ушла тихо, чисто по-английски, не прощаясь – едва ли это русский путь, учитывая описанный выше русский характер.

Переходим к Византии. Начало империи следует отнести к 6-му веку – к временам заумного, но слабохарактерного Юстиниана и настоящей императрицы Феодоры, для которой «царский пурпур был лучшим саваном». И до взятия Константинополя крестоносцами в 1204-ом – но уже с Малазкирта ( 1089г) это была явная агония. Так что все-таки 12 веком можно закончить ее имперскую историю – итого полтысячелетия.  Сам-то Город существовал и раньше и позже этого века. 

Эти даты и сроки мало что могут объяснить, если пытаться примерить их к России. Отсчет русских имперских амбиций нужно начинать как минимум со Святослава – если уж не с его агрессии против Болгарии и Византии, то уж точно с разгрома главной силы в Восточной Европе – Хазарского каганата - в 965 году.

Но, как мы показали выше, характер россиян проявлялся достаточно отчетливо еще при отце и матери Святослава – Игоре и Ольге.

Так что колесница эта, при всей ее неказистости, громоздкости, страшно не удобной для седока и управляемой дурачком-кучером, может еще катиться века.

Что же касается самой ближайшей исторической перспективы, то здесь картина выглядит более определенно, но еще менее оптимистично.

Начавшийся год назад кризис убедительно показал, что наша элита, как обычно, не дееспособна, не знает, что предпринять, а потому плетется в хвосте событий.  Путину несказанно повезло, что он уступил свой пост Медведеву незадолго до кризиса, хотя и премьерское место может стать опасным. Но все же с него возможен быстрый старт кампании, наподобие той, что провел бежавший из Египта во Францию Наполеон – «Как, я вам оставил благополучную страну, а вы довели все до катастрофы! А ну-ка, освободите мое место!» И Медведев послушно подвинется. Срок этой «подвижки» определят сами дуумвиры, чего они, в общем-то, и не скрывают.

 При всей внешней непохожести эти двое – «одной крови».  С первым все ясно: это не строитель, а охранник. Охранять, поскольку ничего не строится, нечего, а заставить других строить, модернизировать, развивать при почти рабском состоянии народа невозможно без очень тяжелой плети.

Но и его временный заместитель Медведев ни строить, ни караулить не в состоянии; он чувствует, что ему достался больной пациент, но и лечить он не умеет и не может. Это простой номенклатор: он лишь озвучивает диагноз и называет возможное лекарство. Диагноз ему известен: экономика страны не работает – все подавил монстр Газпрома, которому любая другая экономика, да и лишнее население тоже, не нужны.  Само же население живет все труднее и беднее, хотя количество миллиардеров ежегодно возрастает. Этот растущий список вовсе не свидетельствует о процветании экономики, а является очень опасным социальным симптомом. Давно уже замечено, что в России любое улучшение собственного состояния обязательно вызывает ухудшение положения других граждан. И подобная поляризация общества обязательно вызовет очередной бунт в стране, где богатство и роскошь меньшинства с неизменной периодичностью вызывают голод и нищету большинства.

Как лечить эти две болезни, Медведев не знает, хотя и ищет лекарство даже в Интернете.

Власть никак не хочет признавать, что лечить нужно не экономику, не народ, а элиту, и начинать нужно с самого высшего руководства. Но если тот же Медведев только заикнется про такой курс лечения, его тут же постигнет судьба императора Павла.

Так что все-таки придется воскрешать опробованные старые средства лечения, которыми российская элита привыкла пользовать народ. Но сделает это, скорее, Путин, а не Медведев – тот к концу своего срока (если он досидит в кресле до его окончания) будет настолько дискредитирован, что может встать вопрос о списании части грехов элиты персонально на Медведева. Придется и отдать в жертву единоросскую партию, в которую Путин, возглавляя ее, предусмотрительно не вступает. Ленину и Мартову, когда они с пеной у рта спорили о критериях членства в партии в 1903 году, и воображения не хватило бы, представить себе такое: лидер партии не хочет вступать в эту партию!

Все-таки работа в органах – даже под прикрышкой куратора культурки в посольстве – ощутимо отражается на интеллекте. Как сказал сам экс-куратор, правда, по другому поводу ( когда ему посоветовали из-за рубежа сменить криминальный российский  парламент, куда кооптировали Лугового), «мозги менять надо». Правда, непонятно, на что или с кем.

Самая страшная проблема сегодняшней России заключается в том, что население просто не хочет работать. Оно может и даже хочет торговать, воровать, крышевать, обирать, брать в долг, но только не работать. Причем, самое страшное то, что работать не хотят низы общества, и работать их можно заставить только из-под палки.

Вот эту палку в Кремле сейчас и примеривают к руке, и с ее помощью насадят в России новый, еще неизвестный в истории вид деспотии, не укладывающийся в три выше описанные типа. Это будет нечто брутальное, до предела лицемерное, откровенно подлое, с пятиминутками любви к Газпрому и ненависти к западной демократии, с обязательной охотой на ведьм, которые «довели страну до ручки».

Этот новый режим «заморозит» Россию – закроет страну, усложнит передвижение по ней, урежет верхнюю границу состоятельности, экспроприирует бывшую госсобственность. Это они сейчас нахваливают капитализм, пока цены на нефть высокие. Причем, русский, так называемый  капитализм, выглядит диковатым и недееспособным мутантом: любой бизнес в России успешен лишь тогда, когда имеет какую-то подпитку из бюджета или ему созданы монопольные тепличные условия. Во всех остальных случаях – это тот или иной тип мошенничества: за счет потребителя, партнера или неуплаты налогов. Описанная у Р. Киплинга в балладе о «Мэри Глостер» история классического первоначального накопления капитала, когда сначала снаряжается один торговый корабль, потом покупаются еще два, потом верфь, затем к торговому бизнесу добавляются фабрики и заводы, для русских не более, чем сказка. В России современный «капиталист» сразу получал готовый флот и целую отрасль заводов, но после этого ничего не вкладывал в эти флоты и предприятия. И вот теперь подходит момент, когда корабли поржавели, а заводское оборудование дышит на ладан, устарев настолько, что не может производить конкурентоспособное оборудование.

Конечно, этот экономический мутант не будет работать, и власти это уже поняли. И как только не станет хватать денег на откуп от пенсионеров и люмпенов, а Запад не сможет или не захочет предоставить им финансовую помощь, они сразу вспомнят знакомые рецепты: загонят технарей в «шарашки», дискутантов - на кухни, работяг – принудительно в цеха, а у сельских жителей снова отнимут паспорта. 

Так что вопрос о вариантах ближайшей перспективы России и сроках ее материализации, собственно, можно озвучить иначе: что произойдет раньше -  в очередной раз рухнет государственный строй в результате смуты или элита выдвинет из своей среды властителя, более грозного, чем сам Грозный.

Есть и комбинированный вариант: сначала рухнет государство, как в феврале 1917-го, а потом придет жестокий собиратель России. И вот он, судя по некоторым признакам, наиболее вероятен, причем, в самые ближайшие годы. Нельзя сказать, что это, мягко говоря, новое слово в нашей истории.

И эта повторяемость русской истории приводит в уныние - трудно после всего вышеописанного поверить, что в России что-то когда-нибудь изменится.

 

Когда я слышу из Кремля истерический всхлип «Россия, Вперед!», я мысленно вижу того фельдъегеря, которого описал Достоевский. Он, этот фельдъегерь, не обязательно должен выглядеть брутальным дядькой, нависшим над хлипким кучером – он может быть в костюме с галстуком, и держать в руках кнут с расписной рукояткой, говорить как по-писаному, но суть все та же.

Нужно иметь очень большое воображение, чтобы увидеть в этой несущейся не разбирая дороги колымаге птицу-тройку. Прочие народы, действительно, разбегаются при виде ее, и понять их нетрудно: достаточно взглянуть на бешено размахивающего кнутом седока, и поймать бессмысленный взгляд избиваемого кучера, чтобы почувствовать опасность.

Эта аллегория, к которой прибегали Достоевский и Гоголь в описании современной им России, была очень популярна и накануне 1917-го года. Тогда в русском обществе шел нескончаемый спор: нужно ли отнимать руль у шофера (монархии), ведущего на огромной скорости автомобиль (государство) к пропасти  или подождать, пока в моторе кончится бензин. Дождались до того, что и шофера убили, и машину разломали, и в пропасть все же рухнули.

В таких ситуациях  есть простой и проверенный цивилизованными обществами выход: не допускать безумных и недееспособных к рулю. А если уж так случилось, по возможности быстро удалять их от него. Вот сейчас, когда очевидна вся недееспособность нынешней власти к управлению и уже просматривается вдали пропасть, пассажиры должны выйти из апатии, сосредоточиться и решиться на поступок – это достанется меньшей кровью.

Иначе это сделает народ, но при этом он снова попытается разломать колесницу и пустить ее в пропасть. И это будет не «цветная» революция, а бунт в ярко выраженных багрово-красных тонах.

Для всех, не только русских, это будет очень болезненная процедура.

Лучше бы ее избежать.

 

Михаил Цагоянов

 

Волгоград, ноябрь 2009